Комментарии и анализ

Конечно, памятник не жертвам, а героям

Приватизация памяти

Прошедшее полтора месяца назад в Москве открытие первого в российской столице памятника, посвященного Холокосту – событие, безусловно, знаменательное. На церемонии выступил президент страны, что свидетельствует о важности происходящего не только для еврейской общины, но и для государства.

Власть в России трепетно относится к контролю за политикой памяти, тем более, если речь идет о чем-то, связанном со Второй мировой войной – сакральной Великой Отечественной, как ее там до сих пор называют. Владимир Владимирович абы какой мемориал открывать не придет. Почему Холокост стал так важен для Кремля? Или, если уточнить вопрос, какая именно память о трагедии поощряется и культивируется российскими властями?

Очевидно, что не бывает просто «увековечивания» какого-то исторического события. Абстрактной «исторической памяти» не существует. Есть более или менее конкретные нарративы, которые играют свою роль в формировании сегодняшнего представления о прошлом. Памятники, изображения и другие инструменты репрезентации официальной политики памяти отражают определенные нарративы, способствуют их формированию или как минимум просто воспроизводят.

Новый памятник, открытый 4 июня, посвящен героям сопротивления в концентрационных лагерях и гетто в годы Второй мировой войны. Он воздвигнут на территории на территории Еврейского музея и центра толерантности, которому Владимир Путин лично покровительствует. Главным спонсором создания мемориала выступил Виктор Вексельберг – один из российских бизнесменов, в отношении которых в 2018 г. США ввели персональные санкции.

О важности события свидетельствует то, что ранее в Москве не было ни одного мемориала, связанного с Холокостом. Новый памятник, как специально подчеркивали его создатели, посвящен именно чествованию героев, а не памяти жертв нацистских преступлений. Символические акценты были старательно расставлены во всем. Например, конкурс на проект был приурочен к 75-летию восстания в «Собиборе».

Акцент на сопротивлении и вооруженной борьбе в государственной политике памяти в отношении Холокоста прослеживается в России на системном уровне.

В качестве одного из примеров можно вспомнить, как в прошлом году при государственной поддержке был снят знаковый фильм «Собибор». Роль главного героя, прототипом которого стал Александр Печерский, советский военнопленный, возглавивший восстание в лагере смерти, сыграл харизматический Констанин Хабенский.

Государственная пропагандистская кампания вокруг увековечивания памяти восстания началась после того, как Польша отказала России в участии в международном консорциуме по строительству нового мемориала и музея на месте лагеря. Кремль довольно болезненно воспринял этот отказ. Правда, Россия сама дала для него повод, ранее отстранив польскую сторону от участия в мемориализации трагедии Катыни. В результате на месте советского военного преступления открылся музей, который легитимирует вторжение и оккупацию 1939 г. «защитой жизни населения Западной Украины и Западной Белоруссии», и рассказывает о зверствах поляков в 1919 – 1920 гг. Все это называется «комплексным подходом к пониманию контекста советско-польских отношений». Конечно, любые аналогии тут будут натянутыми, но сложно себе представить, чтоб Германия в Дахау открыла музей, посвященный «комплексным проблемам немецко-еврейских отношений» с рассказом о коварстве еврейских коммунистов во время Ноябрьской революции 1918 г.

Однако, в контексте мемориализации памяти войны и Холокоста Кремль игнорирует полутона. Постсоветская Россия пошла еще дальше Советского Союза в «приватизации» победы над нацизмом, доводя советский культ Великой Отечественной войны до абсурда. Как известно, Владимир Путин утверждает, что Россия и сама, без Украины, «выиграла бы Вторую мировую войну».

Восстание в Собиборе – символ, который Россия активно использует для укрепления своего имиджа эксклюзивной «победительницы нацизма» и на международной арене. По многим оценкам, фильм «Собибор» снимался в первую очередь для иностранного зрителя. Образ советского военнопленного, возглавившего единственное в своем роде успешное восстание в лагере смерти, хорошо ложится в логику попытки России приватизировать победу над нацизмом. Российское военно-историческое общество, обращаясь в Евросоюз с жалобой на Польшу из-за недопуска к реконструкции мемориала в Собиборе, ссылается на слова последнего выжившего участника восстания в лагере смерти, Семена Розенфльда: «Кто освободил эти места? Русские солдаты! В восстании участвовали русские военнопленные. Если бы не мы, не было бы восстания».

То, что Семен Розенфельд, как и Александр Печерский, родились в Украине, мало интересует современных российских пропагандистов. Не смущает приватизаторов исторической памяти и то, что Печерский после побега из нацистского плена подвергался репрессиям со стороны советских карательных органов. Даже в 1987 году советская власть, по воспоминаниям его вдовы, не выпустила его в США на премьеру фильма «Побег из Собибора», в котором Печерского сыграл великолепный Рутгер Хауэр. Да, разумеется, и фильм с Хабенским про этот подвиг – не оригинален.

Почему восстание в Собиборе так важно для Москвы? Все, на самом деле, предельно логично. Кремлевская пропаганда системно и последовательно формирует четкую ассоциацию России с сопротивлением нацизму и победой над нацизмом.

Кстати, немаловажным элементом этого нарратива является дискредитация восточноевропейских политических соперников России (включая Украину и страны Балтии) под формальным предлогом борьбы за память о Холокосте.

Выступая на открытии памятника, президент РФ Владимир Путин, разумеется, упомянул «бандеровцев», которые, по его мнению, «добровольно становились соучастниками злодеяний» нацистов. Эту цитату журналисты кремлевского пула старательно выносили отдельно в своих сообщениях.

Россия старательно выстраивает свою собственную версию коммеморационных практик по отношению ко Второй мировой войне, уже давно не просто наследуя советской парадигме, но и во многом перещеголяв ее. Весь мир вспоминает войну как трагедию. День ее окончания отмечается в Европе как День памяти и скорби. Не зря Россия не захотела адаптировать эту модель, выведя на новый уровень экзальтации позднесоветский концепт Дня Победы. В российском нарративе война – это повод еще раз публично потрясти победоносным оружием, погрозить миру, что «можем повторить». Даже Холокост, чудовищная в своей бессмысленности и масштабности трагедия, в которой нет ничего, кроме ужаса и скорби, ложится в эту же канву. Авторитарный режим давно поставил историческую память на службу актуальной политической пропаганде.

Вячеслав Лихачев

facebook.com