Комментарии и анализ

О чем народы говорят с коронавирусом

Чтобы отвлечь людей от страха перед возможным заражением коронавирусом, СМИ то и дело задают российским писателям-фантастам и футурологам вопрос, как изменится жизнь в мире после неизбежной победы над пандемией. Популярный ответ: мы наблюдаем похороны глобализации.

Мир будущего – это, дескать, национальные государства, устанавливающие новые альянсы и жестко регламентирующие жизнь граждан в своих границах. Дистопия мира после мировых войн. Понятно, почему такая аберрация возникает в головах постсоветских властителей протухших советских дум и догм. Не совсем понятна их уверенность в победе над ныне бушующим вирусом COVID-19.

Между тем, и для многих политиков, а также, например, для деятелей церкви и для ученых, этот вирус (вернее, гигантская популяция вирусов – нежизнеспособных недосуществ) обладает собственной субъектностью. Это – молчаливая и довольно хитроумная личность, к появлению которой человечество было подготовлено десятками фильмов ужасов и старыми сказками. В центре триллеров – воплощение нечистой силы, которая ставит под вопрос основные декларируемые ценности данного общества.

Свойства субъекта, воплощающего нечистую силу, определяются на основании целей, которые тот перед собой ставит. В фильме Йоргоса Лантимоса «Убийство священного оленя» нечистая сила заставляет семью выбрать жертву и, во избежание гибели всех, собственными руками убить одного из детей. Все так, как в настоящей греческой трагедии.

Стоит задуматься, отчего богини судьбы, рока, кары у греков и римлян – это сплоченные коллективы – мойры и эриннии, грайи и парки – поодиночке бессильны. То у них один глаз на троих, то один зуб, но действуют они весьма эффективно, когда обнаруживается то, за что можно и полагается напасть или потянуть.

Популяция вирусов COVID-19 обладает некой специфической злокозненностью. Считается, что, нападая на текущую человеческую популяцию, этот вирус щадит тех, что покрепче, а отбраковывает ветхих и больных. Поскольку лекарства от врага пока не существует, государства по-разному готовятся к нападению. Более стоические (например, шведы и белорусы) готовы подпустить врага поближе. Они говорят, что неизбежность жертвоприношения не должна так уж осложнять жизнь того большинства граждан, которое переболеет «короной» как легким насморком: тракторист защищен от судьбы своим атрибутом – трактором. А если не повезет, умрет геройской смертью. Недаром президент Лукашенко, стоя на хоккейном льду, напомнил корреспондентке слова Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Довольно неожиданно, что именно этот муж выбрал в качестве сценарного образца древнегреческую трагедию.

В странах, имевших в прошлом более печальный опыт активной сознательной отбраковки «негодного человеческого материала», – другая тактика, основанная на максимальной защите самых уязвимых, т.е. больных, старых, слабых, – людей, которые и без того уже налегли на социальную систему. Им до сауны с водкой, а тем более до трактора «Беларусь», уже не добраться.

Зададим вопрос адвоката дьявола. Вместо того, чтобы прагматично воспользоваться редкой объективной возможностью и разгрузить популяцию от тех, кого приходится годами держать на этом свете, отнимая ресурсы, например, у системы образования, человечество решило придать своей борьбе с COVID-19 принципиальное качество – намерение отбить у болезни как можно больше тех, кому суждено было умереть. Это – героический акт сопротивления судьбе. Удар приняли, например, итальянские врачи, которые заразились, пытаясь спасти стариков в домах для престарелых на севере Италии.

С точки зрения дьявола, смерть этих врачей была напрасной. Некоторые думают, что и для остальной популяции было бы полезнее, если бы умерли тщетно цепляющиеся за жизнь старики, а не эти молодые специалисты, которые могли бы жить и жить.

Когда решение, например, о том, кому давать аппарат ИВЛ, принимает конкретный врач или конкретная медсестра, то спасительная трубка, говорят, достается тому, у кого выше шанс вылечиться, и не достается тому, кто объективно ближе к могиле. Не знаю, так ли это. Но у нас ведь три поколения выросли людей, в которых впихивалась этика фадеевского «Разгрома», где героические красноармейцы грабят и обрекают на смерть семью корейца, оставшуюся без пропитания.

Но на уровне популяции коронавирус показал все же нечто совсем другое. Он показал, что рациональность и установившаяся всемирная солидарность сосредоточена на спасении как раз тех, кто и без всякого COVID-19 находится одной ногой в могиле.

Победить вирус было бы легче всего, если бы сообщества государств и народов разрешили вирусному субъекту поураганить, потом просто похоронить всех умерших, а выжившему большинству – вернуться к повестке дня, выработав иммунитет против нового вируса и изготовив вакцину на будущее.

Такая победа над вирусом означала бы, однако, капитуляцию, или принятие тех самых условий, которые этот субъект, по-видимому, поставил человечеству. Вот почему ограничение поля действия вируса идет рука об руку с сохранением ценностей открытого общества и самой жизни тех, за кем он пришел. Это противостояние, возможно, приведет всех к колоссальным экономическим потерям и к потере качества жизни. Особенно обидно, когда ради спасения мало ценных жизней стариков в жертву приносится гораздо более ценная молодая жизнь. Это так в каждой отдельной семье, в каждой конкретной биографии. Но вот на уровне популяции в целом важнее всего сохранение принципа человечности. Вот почему, после того как через год-полтора вирус объявят побежденным, глобализация продолжится, а службы противостояния подобным инфекциям приобретут наднациональную юрисдикцию. Вместе с тем, углубится понимание и совсем другого права людей, дальнейшее существование которых сулит им только муки, – права на эвтаназию. Но и это право –личное, а не популяционное.

А как популяцию – да, нас как популяцию сейчас изучает коронавирус.

А популяцию вирусов изучают немногочисленные ученые – в попытке защитить не лучших из нас, а всех.

Гасан Гусейнов

rfi.fr