Продолжая цикл видеобесед «Взрослые люди» с классиками – учеными, деятелями культуры, общественными деятелями, ставшими национальным достоянием, – мы поговорили с этнологом и общественным деятелем, профессором, деканом филологического факультета Государственной Классической Еврейской Академии им. Маймонида, заместителем директора Центра иудаики и еврейской цивилизации при Институте стран Азии и Африки МГУ им. М. В. Ломоносова, генеральным секретарем Евроазиатского Еврейского конгресса Михаилом Членовым. Беседовала Любовь Борусяк.
Любовь Борусяк: Сегодня мы в гостях у Михаила Анатольевича Членова, генерального секретаря Евроазиатского еврейского конгресса. Михаил Анатольевич много десятилетий участвует в еврейском движении, с его именем во многом связано то, что происходило в еврейской жизни 70-х – 80-х годов. Об этой части общественной жизни СССР того времени известно очень мало. У большинства людей есть самые общие представления, что в те времена были евреи-отказники, которых сначала не пускали в Израиль, а потом отпустили. А что для этого делали, как это происходило, знают только очень узкий круг участников этого процесса и те, кто при этом присутствовал. Мне кажется, что интересно будет узнать об этом подробнее.
Михаил Анатольевич, вы по образованию востоковед, сначала занимались Индонезией. Расскажите, как вы пришли в еврейское движение, чем это было в те времена?
Михаил Членов: Во-первых, я бы хотел сказать, что по жизни я связан не только с еврейским общественным движением. Я по профессии этнограф, индонезист. Я окончил востоковедческий вуз, всю жизнь занимался и продолжаю заниматься этнографией. Я продолжаю писать, есть несколько тем, которые меня занимают. Это Юго-Восточная Азия, Северо-Восточная Азия, которой я занимался, в частности, малыми народами Севера и эскимосами. В этом плане у меня такая экзотическая биография. Я туда ездил и все это хорошо знаю. Еще я занимался лингвистикой. Поэтому еврейское движение – это только один из аспектов моей жизни, хотя, безусловно, весьма значимый.Л.Б.: То есть вы не можете сказать, что погружены только в это.
М.Ч.: Не могу этого сказать. Я довольно много этим занимаюсь, но, тем не менее, стараюсь сохранять и свое профессиональное лицо.
Но давайте поговорим про еврейское движение. Я действительно отдал ему большую часть жизни и продолжаю этим активно заниматься. Мне очень обидно, что об этом движении мало кому известно. Этому есть целый ряд причин, и мы сегодня поговорим о них. На самом деле то, что мы называем независимым еврейским движением в СССР – еще его называют «движением отказников», - на мой взгляд, это одна из самых ярких страниц еврейской жизни в ХХ веке. Хотя ХХ век еврейской истории, прямо скажем, богат событиями весьма судьбоносными.
Л.Б.: И трагическими.
М.Ч.: Да. Холокост, создание государства Израиль и так далее. История независимого еврейского движения, на мой взгляд, не столь трагична, но это очень яркая глава истории еврейского народа в целом. 50-е – 60-е годы были не то чтобы временем ассимиляции, это был как бы пик растерянности советского еврейства. Пожалуй,
это был первый период в истории евреев, когда прекратилась межпоколенная трансляция еврейского национального наследия, культуры, самосознания и прочее, и прочее.
Страх иудейский был велик после войны и пережитого Холокоста; миграции полностью сменили всю географию расселения евреев.
Л.Б.: Ну, и смешанные браки в огромном количестве.
М.Ч.: И это, безусловно, тоже. Но не только это. Если мы возьмем период столетней давности, то такими еврейскими географическими осями были «Берлин - Одесса», «Вильно - Париж». А сейчас у тех 13-14 миллионов евреев, которые живут в мире, совершенно другая ось - это «Иерусалим - Нью-Йорк» в первую очередь. То есть произошла полная трансформация всего в ХХ веке. Еврейское движение в Советском Союзе появляется как бы на абсолютно пустом месте. Появляется в поколении, которое ничего о себе толком не знало.
Л.Б.: А хотело знать?
М.Ч.: Если бы не хотело, мы бы сейчас не говорили об этом. Здесь произошла тотальная российская аккультурация евреев. То есть о старом еврейском культурном наследии, о специфической еврейской культуре, со своим языком – я сейчас говорю об идише, - о том, что где-то возрождается иврит и так далее, здесь люди обо всем этом ничего не знали. Произошел достаточно естественный переход на русский язык - и утеря этнической бытовой культуры. Поколение людей, которые родились между 1925 и 1950-м годами, это были абсолютно потерянные в этом плане люди. Они озирались вокруг и говорили: «Я ничем не отличаюсь от моего приятеля Вани, с которым я сижу за одной партой в школе, а мне говорят, что я еврей» А что это такое, никто толком не знал.
Здесь надо сказать пару слов о том, что у советских евреев, и еще до революции у российских, сложилась особая форма идентичности: она была национальной, а не религиозной. Если сейчас на Западе или в Штатах, у всех, идущих по улицам Нью-Йорка, спросим, кто такие евреи, они скажут, что это такая религия, примерно как протестанты и католики. А если мы спросим человека, который идет по московской улице, он нам скажет: «Это такой народ». Ну, как украинцы, русские или татары. И вот эта, казалось бы, внешняя вещь, сыграла очень большую роль. У людей, лишенных внешних признаков этничности: языка, культуры, музыки, литературы, да и религии, в общем, тоже, тем не менее, продолжала существовать какая-то идентичность этнического типа - национальная идентичность. То есть евреи воспринимали себя как народ и как национальность.
Это особая форма, которая действительно отличает «русских евреев» – я буду пользоваться этим термином, хотя обычно говорят «русскоязычных», - от евреев западных, да и от израильтян тоже. Она сыграла на самом деле очень большую роль. И не только потому, что в условиях тотальной аккультурации у евреев сохранялось ощущение, что «я - другой», хотя не очень было ясно, какой именно «другой». На самом деле, именно благодаря этой форме идентичности возникло сионистское движение, которое было национальным по своей сущности. В результате возник Израиль.
А вот на базе религиозной идентичности, которую мы видим сегодня на Западе, никакой Израиль никогда бы возникнуть не смог.
Теперь о том, что происходило в СССР. То поколение, о котором я говорил, выросшее где-то в 50-х годах, стало задавать вопросы. И оно стало искать ответы на ту достаточно сложную ситуацию, в которой существовало. В недавнем прошлом был Холокост, в настоящем существовала антисемитская государственная политика, которая продолжалась вплоть до краха Советского Союза. Она была как бы частью государственной политики, и люди это ощущали. Им давали это почувствовать разными способами. Существовала дискриминация. Евреи в целом оказались в положении группы, которая в обществе и со стороны власти была определена как группа нелояльная. Пролистывая недавно кое-какие материалы, я прочел, что Хрущев где-то говорил, что нельзя было евреев поселить в Крыму, потому что если бы началась война, они бы сразу перешли на сторону нашего врага. Это как бы считалось естественным для власти, что евреи, конечно же, должны перейти на сторону врага. Как же иначе? Хотя в 20-е годы, в первой половине 30-х годов евреи были опорой власти, пока не начались всякие ужасы. Само понятие «еврей» превращалось не то чтобы в постыдное, но как бы в неудобное.
Я вспоминаю случай, который мне рассказывали. Какой-то человек служил в армии. И офицер с ним там разговаривает. А у человека была какая-то необычная фамилия. Офицер его спрашивает:
- Вы, наверное, литовец? - тот как-то молчит, уходит от ответа.
- Ну, что, скажите, вы литовец? - ничего в этом такого страшного нет.
- Нет, я еврей, – отвечает тот.
- Ой, извините, - говорит офицер, - я не хотел вас обидеть.
Вот такой простой пример говорит о ситуации, в которой очутилось это поколение. И вдруг, буквально на пустом месте, появляется это самое движение. Повторю, что оно появляется среди людей почти тотально аккультурированных, которые учились в советской школе, выросли практически на русской культуре, которую они хорошо знали. И они стали искать, а что же мы такое? Всегда очень трудно понять, когда и где все начинается. Томас Манн об этом очень хорошо писал. Он сказал, что прошлое - это бездонный колодец. Нельзя назвать точную дату, число и день начала еврейского общественного движения, но, тем не менее, если говорить о нашем поколении, то ориентировочно оно выходит на историческую арену где-то в конце 50-х – начале 60-х годов.
Л.Б.: То есть в Оттепель.
М.Ч.: Да. ХХ съезд, фестиваль молодежи и студентов 57-го года и целый ряд достаточно памятных моим сверстникам событий того времени. Казалось бы, они проходили без специфически еврейской окраски, это все были такие советские вехи, по которым видны самые разные общественные течения и общественные настроения. Но у евреев была определенная специфика.
Л.Б.: Михаил Анатольевич, но это ведь не было массовым явлением. Мне кажется, что оно затронуло незначительную часть еврейства, в том числе высокообразованного. Основная часть еврейства осталась в том же состоянии, в каком была. Какие группы стали инициаторами и участниками этого движения? Они чем-то отличались от остальных?
М.Ч.: Я не соглашусь с вами, что речь идет о малой части евреев. На самом деле активными участниками еврейского движения было несколько десятков тысяч людей. А если брать тех, кто на волне этого движения уезжал – это происходило еще до Перестройки, - то их было 300 тысяч человек, тех, которые просто покинули в то время Советский Союз. И каждый из этих 300 тысяч, он через что-то проходил. И для того, чтобы уехать, он прежде куда-то приходил, с кем-то встречался и с кем-то о чем-то говорил. Так что это было достаточно массовое явление, о котором я вам сейчас расскажу. Что это были за люди? – Самые разные. Вот в этой книге Юлия Кошаровского («Мы снова евреи: очерки по истории сионистского движения в Советском Союзе»), изданной в Израиле - она пока плохо известна здесь, – достаточно подробно рассказывается об этом. В этом трехтомнике есть портреты людей, участвовавших в еврейском движении.
И вот смотрите, во-первых, Оттепель дала какую-то надежду всему советскому обществу, и евреям в том числе. Но довольно быстро выяснилось, что для евреев эта надежда не очень обоснована. Потому что вся ситуация с ХХ съездом, с речью Хрущева, с разоблачением культа личности Сталина обошла еврейский вопрос абсолютно. И люди, которые вдруг начали что-то делать в тот период, столкнулись с тем, что с конца 1950-х годов начались репрессии. Скажем, в отношении людей, которые стали учить иврит. Вот, например, Борис (Барух) Подольский – мой коллега и достаточно хороший приятель, который 21 февраля 2011 г. умер. Помню, когда я пришел в Институт восточных языков – я поступил туда в 58-ом году, – мне мои сверстники, которые были на год старше меня, рассказали, что у них в прошлом году учился Боря Подольский, а его посадили за сионизм. Действительно, так и было. Подольский был молодым студентом и изучал хинди. Вся беда его была в том, что он и его семья нашли старичка, который знал древнееврейский, и они стали собираться, чтобы учить язык. Практически первый такой процесс нового поколения – это процесс Подольского, Бродецкой и Хавкина, который проходил в конце 50-х годов.
В ту пору эти еврейские настроения еще были частью общего брожения, которое вообще стало захватывать интеллигенцию. Вы спрашиваете: «Были ли это образованные люди?» - Да, конечно. Скорее всего, это начиналось с интеллигентной молодежи, среди которой евреев всегда много. Поначалу это считалось как бы частью общего брожения советской интеллигенции, но вскоре там начинают появляться некоторые другие тенденции.
Во-первых, отмечу то, что после первой вспышки конца 50-х – начала 60-х годов, когда власть решила эту молодежь сразу посадить, центр движения на какое-то время переносится в районы, которые перешли к Советскому Союзу в 1939-м году. То есть в Прибалтику, в Западную Украину (Черновцы), Молдавию, где старая еврейская культура и язык сохранялись дольше, и где еще оставались люди, которые смогли уцелеть в Холокосте и в войне. Нужно учитывать, что в 20-е и 30-е годы эти люди жили еще другой жизнью: у них были еврейские гимназии, там продолжалось сионистское движение и прочее. И вот на этом первом шоке разочарования эта часть еврейства, особенно молодежь, начинает смотреть на Израиль. Они еще ничего о нем не знают, но это единственное, на что оставалось смотреть. Израиль - это такая таинственная страна, фата-моргана, где, как говорили мои друзья, все должно быть замечательно.
И если у нас говорят, что все там отвратительно, значит, все должно быть наоборот.
Там возникают стихийные сионистские настроения - собственно говоря, это и есть то, что называют сионизмом. Это концепция, согласно которой евреи возрождают свою национальную жизнь в рамках национального государства, которое и появилось в 1948-ом году. Не буду сейчас касаться истории 40-х годов, потому что это достаточно хорошо описано.
В Прибалтике у молодежи были более глубокие корни и большая связь с еврейской культурой: многие знали идиш, их родители знали иврит, чего здесь практически не было. Тут почти никто не знал этого языка. И вот после первого шока московских процессов там возникает несколько тем: во-первых – Израиль, во-вторых – Холокост, в-третьих - молодежь начинает выходить на места массового уничтожения евреев. Вообще это страшные, ужасные места. Помню свой первый приезд в Понары: там вот такого огромного размера земляника – она выросла на крови. Это место массового расстрела виленских евреев. Молодежь начинает там что-то убирать, приводить в порядок. Власть поначалу смотрит на это сквозь пальцы.
И довольно быстро, уже где-то в середине 60-х годов, это движение снова возвращается в крупные города: Москву, Ленинград, Киев, Одессу, Новосибирск, Тбилиси, Бухару, Самарканд и так далее. Возникает идея отъезда, которая начинает овладевать…
Л.Б.: …массами?
М.Ч.: Нет, поначалу не массами. Понимаете, тогда эта идея еще казалась абсолютно фантастической. На самом деле какой-то отъезд был всегда. Начиная с 48-го года, то есть с момента создания Израиля, каждый год из Союза уезжало 100-150 человек. Это в основном были старые люди, у которых были реальные родственники в Израиле. Это были люди, не имевшие высшего образования; обычно они жили либо в Черновцах, либо в Самарканде, либо в Тбилиси. Это как бы было всегда. Но тогда человек не мог просто придти в ОВИР и сказать, что он хочет уехать, - такой практики не было. Поэтому при отсутствии такой практики начинают накапливаться идеи.
Это ранний период – я его не застал. Я сам присоединился к движению в 1971-м году. Про 60-е годы я, безусловно, что-то слышал, но личного опыта у меня не было, если говорить о том периоде. У меня есть немножечко другой опыт. Я тоже всегда был настроен достаточно заинтересованно и по отношению к Израилю, и по отношению к сионизму. Но первый свой учебник иврита я купил в городе Бандунге на острове Ява. Потом я поставил его на полку - и, понятно, не очень его снимал. Но он у меня был, это меня как-то грело. Это было примерно так же, как в 63-м году, когда я купил иврит-русский словарь, составленный Феликсом Львовичем Шапиро. Этот словарь вышел вполне официально в Советском Союзе. Кстати, именно он ввел слово «иврит» в русский язык. До этого язык назывался древнееврейским и никакого слова «иврит» не было. Когда в 63-м году я на прилавке магазина увидел словарь, я тут же его схватил. Я думаю, что весь тираж раскупили в основном евреи. По большей части, по крайней мере. И я думаю, что все поставили его на полочку. А что с ним еще делать? – Поставить на полочку, смотреть и радоваться.
В 60-е годы, насколько я могу понять, это движение действительно было крайне немассовым. Более того, оно во многом смыкалось с начинавшимся в то время движением, которое сейчас называют диссидентским, а тогда называли демократическим. Целый ряд людей, активно участвовавших в еврейской части этого движения, организовывали уроки по изучению языка, кружки и так далее. Но, как всегда, появились подпольные революционеры. Это очень характерно было именно для 60-х годов. Возникает даже какое-то подпольное общество, которое называется Всесоюзный координационный комитет (ВКК), с центрами в Москве, Ленинграде, Риге и Киеве. То есть все, как учили по истории партии.
Л.Б.: Вот уроки-то когда пригодились.
М.Ч.: Да. Но это действительно было очень небольшое движение, которое скорее играло в конспирацию, чем реально ею занималась. Тогда же, в 60-х годах, возникает еврейский самиздат на русском языке. И это было достаточно важно, потому что издания на идише были уже недоступны. По крайней мере, это поколение уже не могло ни читать на идише, ни понимать его, а русский всегда был нашим языком.
Л.Б.: Родным.
М.Ч.: Да, родным, безусловно. И продолжает им оставаться. Особенно сейчас это очень существенно, Сейчас происходят очень интересные события в еврейском мире. Русское еврейство, которое насчитывает примерно 3,5 миллиона человек в мире, теперь, уже после шока 80-90-х годов, после огромной массовой эмиграции, внезапно начинает осознавать себя в таком качестве. Месяц тому назад я участвовал во встрече, где на уровне крупных лидеров еврейского народа прозвучало такое утверждение: русское еврейство вписывается в мировое еврейство не как отдельные люди, которые куда-то уехали и живут там в своих общинах, а как некоторое единство, которое несет совершенно особое понимание еврейства. И в последнее время это начинает выходить на поверхность.
Серьезным рубежом в развитии еврейского движения является 67-й год и Шестидневная война, которая внезапно меняет образ еврея. Она меняет образ Израиля в сознании не только евреев, но и советского общества. Вспоминается характерный анекдот того времени:
Милиция задерживает возле метро хулигана, который с кем-то дерется.
- Что такое? Вы что себе позволяете?
А он говорит:
- Проснулся утром, включаю радио, а они уже подходят к Суэцкому каналу. Дохожу до метро, еду на работу - передают, что они уже Суэцкий канал перешли. Выхожу из метро – а они уже тут!
То есть образ еврея, такого робкого и трусливого, хитрого и коварного, уходящего от трудностей, совершенно внезапно меняется на образ «Моше Даян – бог войны». И, пожалуй, именно Шестидневная война выводит это достаточно робкое, только начинающееся и немассовое движение на уровень массового. После Шестидневной войны во многих городах масса людей, в том числе молодых евреев, стремятся искать себе подобных, находят - и примерно тогда начинают складываться уже массовые проявления этого движения.
Приведу пример. Есть такой знаменитый праздник Симхат Тора. Это осенний религиозный еврейский праздник, окончание годичного цикла чтения Торы. В этот праздник принято веселиться. В синагогах выносят свитки Торы из Ковчега Завета, все пляшут, танцуют, выпивают и прочее. В Москве молодежь начала собираться на этот праздник возле синагоги на улице Архипова, где-то с середины 60-х годов. После Шестидневной войны это стало массовым явлением: там собиралось по 10-12 тысяч человек. Вы только представьте себе этот маленький переулок.
Л.Б.: Да, места там всего ничего.
М.Ч.: И, тем не менее, от площади Ногина, ныне Солянки, и до улицы Богдана Хмельницкого, ныне Маросейки, все было забито евреями, которые приходили на праздник. Это все были молодые люди, это было студенчество. Старики боялись приходить туда. Внутрь синагоги эти люди почти не заходили. Они заполняли собой весь переулок, приносили с собой музыкальные инструменты, приносили водку, потому что в этот день принято было радоваться, пить вино и так далее. Люди заполняли весь переулок. Милиции приходилось перекрывать движение. Попытки пускать его по другим переулкам кончались тем, что люди переворачивали машины. Я сам был свидетелем этого. И так было каждый год вплоть до 1989-го.
Л.Б.: Когда отпала нужда в подобных демонстрациях.
М.Ч.: 1989-й, 1990-й годы – это уже совершенно другое дело. Но мы о них еще поговорим.
Началось все это в Москве, а потом перебросилось на другие крупные города, например, на Ленинград. Там это имело чуть меньшие масштабы, но, тем не менее, каждый год там это было. Дальше на этой основе в Москве складывается такой институт, который назывался «Горка». Это все та же улица Архипова, куда по субботам приходили люди, чтобы просто постоять там и послушать всякие новости. Туда приходили не тысячи, но сотни людей, и это была такая, если угодно, информационная биржа.
Вот, скажем, кто-то говорит, что некоторые евреи уезжают. Возникает разговор, люди интересуются:
- Уезжают? Чего это они уезжают? А куда?
- А как это вообще делается?
- А знаете, это забавная идея.
- Да, можно было бы свалить.
- А как?
Человек приходит туда и видит, что на Горке стоит много людей. У них уже есть письма уехавших, они показывают их, обмениваются друг с другом информацией, новостями. Вот и я так туда пришел. Пришел потому, что мне захотелось выучить иврит, что я потом и сделал. Мы с приятелем пришли туда, все из себя такие молодые, красивые, и громко так спросили:
- Ну, кто иврит тут преподает?
Выходит какой-то парень, говорит:
- Вы иврит хотите? Ну, вот я могу.
- А ты его знаешь, да? И сколько это будет стоить?
- Ну, допустим, два с половиной рубля за урок.
- Ну, давай. А как тебя зовут?
- Меня зовут Израиль.
Это был мой первый учитель, а теперь мой хороший, близкий друг.
Там же, на Горке, можно было заказать вызов. Я расскажу, что это такое, но сначала мне хочется дать представление о том, какая тогда была атмосфера. Дело в том, что в 69-ом году Андропов и Громыко в секретном послании Политбюро, теперь уже известном, будучи обеспокоенными реакцией на Шестидневную войну, предложили сделать такой как бы выхлоп. В своем секретном документе они предлагали восстановить выезд советских граждан в Израиль, который был приостановлен в связи с разрывом дипотношений в 67-ом году. Их представление было таким: небольшую группу националистов или религиозных фанатиков, которые мутят воду, надо выпустить, а большая часть советских евреев – это нормальные советские люди. Помимо всего прочего они писали в этом документе, что советские органы безопасности также могут воспользоваться этим каналом. После этого в ОВИР (Отдел виз и регистраций) спускается инструкция, разрешающая принимать от граждан заявления о выезде в Израиль, чего раньше не было.
В 69-м году это очень робко началось, а в 71-м году этот процесс уже вполне проявился. Для того чтобы выехать, нужно было приглашение из Израиля, которое стало называться «вызовом». Теоретически это могло происходить только в рамках воссоединения семьи, поэтому вызов должен приходить как бы от какого-то родственника.
В 69-м году первая группа людей из Прибалтики вот таким образом выезжает в Израиль, но Израиль встречает их очень настороженно. Это целая сага по поводу конфликта с израильскими властями. Дело в том, что приехавшие требовали борьбы и гласности, справедливо полагая, что гласность обезопасит здесь активистов этого движения. Потому что если о них начнут говорить на Западе, называя их конкретные фамилии, властям будет труднее задушить их и это движение. Израильтяне же полагали, что это надо делать с помощью «тихой дипломатии», что здесь не нужно никаких экстремальных шагов и так далее.
Так или иначе, но этим первым уехавшим, которые уехали с огромным пакетом адресов своих друзей, удается наладить систему вызовов и начать высылать их советским евреям от якобы родственников.
Л.Б.: А здесь власти проверяли подлинность этих родственных связей?
М.Ч.: А как?
Л.Б.: То есть проверить невозможно было?
М.Ч.: Невозможно.
На этой основе возникает как бы целая субкультура этого нового еврейского сообщества, которая включала в себя, в том числе, и фольклор. Один из ранних московских активистов – Драбкин - написал по этому поводу такую песенку:
«Шумит Средиземное море,
И берег ласкает волна,
Гуляет по берегу тетя
И ждет с нетерпеньем меня.
Тюр-лю-лю, тюр-лю-лю, тюр-лю-лю
Тель-авивскую тетю люблю».
Появляется целая серия внезапных дополнений к этим революционным ВКК и вообще ко всей этой квазиреволюционности. Начинаются какие-то массовые проявления этого движения. Например, люди выезжают в парки Москвы и Подмосковья, где, скажем, празднуют День независимости Израиля. На дереве вывешивается флаг Израиля. Власть смотрит на все это с неодобрением, бесспорно, но люди выезжают, собираются на поляне, начинают петь свои песни. Была тогда одна знаменитая песня «Фараону говорю…». Это попытка перевода с английского известной песни «Отпусти народ мой», но уже на другой мотив. То есть у этого движения появляется свой фольклор.
Народу постепенно становится все больше и больше. Возникает и расширяется сеть кружков по изучению языка. Вокруг этих кружков создаются какие-то сообщества. Одновременно с этим в Москве существует Горка; в других городах возникают аналогичные вещи. На Горку ходит все больше и больше людей каждую субботу. В синагогу они не входят.
Л.Б.: Наверное, туда в большинстве приходили люди неверующие?
М.Ч.: Да, хотя тогда уже начали появляться люди, которых потянуло к религии. Это совершенно отдельная тема, и я не буду о ней сейчас говорить. Но в основном туда приходили обычные советские люди еврейского происхождения, еврейской национальности. Вызовы, новости, договоренности о каких-то акциях – вот главное содержание этих встреч.
Буквально пару недель тому назад мне поручили приветствовать уходящих в отставку двух крупных генералов – начальника израильского Генштаба и командующего их армейской разведки. Ко мне обратились с просьбой, чтобы я их приветствовал от имени еврейской диаспоры. И во время приветствия я вспомнил такой замечательный момент. Когда была Война Судного дня в 73-м году, мы собрались на Горке. Народу там было больше, чем обычно: не только на тротуарах народ стоял, вся улица была заполнена людьми сверху донизу. Все волновались, и вдруг возникло стихийное решение: надо сдавать кровь для наших солдат. Среди нас тут же появился какой-то врач, который сказал:
- Ребята, идем! Я сейчас вас отведу в лабораторию. Вы будете сдавать кровь, а потом мы будем настаивать, чтобы ее переслали в Израиль.
И мы действительно собрали эту кровь. Потом ребята ходили и требовали, чтобы ее отправили, - но не получилось. Вот об этом случае я и рассказал генералам. Этот случай не зафиксирован документально, но он был.
Л.Б.: А много народу сдало кровь?
М.Ч.: Да, очень многие.
Л.Б.: И она пропала?
М.Ч.: Наверное. Но точно я не знаю. Может быть, потом ее сдали на какой-то московский донорский пункт, не исключаю такого варианта. Вот что сдавали, я помню хорошо.
Эти тенденции к расширению движения начинают нарастать. Но люди, которые играли в революционеров, ощущают, что этого недостаточно; нужен какой-то прорыв. И в 70-м году происходит достаточно противоречивое событие, о котором многие, в том числе и участники этого события, спорят до сих пор. ВКК, эта группа конспираторов, о которой я говорил, задумывает захват самолета с тем, чтобы улететь на нем на Запад. Это была группа примерно из 15-16-ти человек, во главе которой был Эдуард Кузнецов, человек из диссидентского движения. Он успел уже отсидеть срок по делу о площади Маяковского. Этот молодой человек, мой ровесник, по своим воззрениям был радикалом. Он был из тех, кто говорил: «Хватит трепаться, дело надо делать. А то все ла-ла да песенки».
И вот они решают захватить самолет, который должен был вылететь из Ленинграда в Приозерск. В этой группе был профессиональный летчик – Марк Дымшиц, который сказал, что может повести этот самолет. Они предполагали, связав и выкинув пилотов из этого самолета, махнуть в Швецию. Конспирация у них была исключительно опереточная; кто-то даже писал в воспоминаниях, что их дети в школах прощались со своими одноклассниками. Конечно же, их взяли даже не в самолете, а просто на подходе к этому аэродрому. Был знаменитый процесс 70-го года, где Кузнецов и Дымшиц получили смертную казнь, «вышку». В ту пору «вышкой» называли не Высшую школу экономики, а расстрел. Все остальные участники получили разные сроки - от 5-ти до 15 лет.
Результат этой операции, которая называлась «Свадьба» - она вошла в историю под этим названием, – был интересным. С одной стороны, захват самолета есть преступление, так оно и квалифицируется во всем мире. Но с другой стороны, они ведь только шли по направлению к аэродрому, захвата как такового не было. Не было даже попытки захвата - существовал только замысел. Власть приговорила этих людей к смертной казни только за намерение.
И эта операция всколыхнула весь еврейский мир внутри Советского Союза. Люди начали писать письма. Помните, в конце 60-х годов шла эпидемия «подписантства», которая началась вне еврейства, но потом перешла и в эту среду. Например, в 69-м году было знаменитое письмо восемнадцати грузинских евреев, которые направили открытое письмо в ООН. Это письмо было очень популярно, потому что грузинские евреи, в отличие от русских евреев, были религиозны. Их письмо было проникнуто религиозным сантиментом, что было понятно западным евреям гораздо больше, чем те евреи, которые и на евреев-то, с позволения сказать, не похожи. Тогда же было письмо Тины Бродецкой, которую не выпускали. Операция «Свадьба» также стимулировала поток посланий из разных мест и городов: с Урала, из Сибири, из Ростова, Горького и так далее. Письма шли даже из сравнительно небольших городов.
К тому времени начинает складываться весьма активное движение в поддержку советских евреев в зарубежном еврействе. Как ни странно, не в Израиле, от которого следовало бы ожидать этого, а, наоборот, в западных странах.
Л.Б.: В Америке?
М.Ч.: В Америке - в первую очередь. И в Европе тоже, в частности, в Англии. Почему не в Израиле? – Потому что в Израиле существовали спецслужбы, которые все это дело гасили. Там в основном были сторонники «тихой дипломатии». И первых людей, которые стали туда приезжать в 69-70-м годах, израильские службы все время хотели проверить: не кагебешники ли они? Их, конечно, тоже можно понять. Но когда приехавшие начинали шуметь, требовать того и сего, их там стали гасить.
Л.Б.: А что значит «гасить»?
М.Ч.: Им не давали выступать.
Л.Б.: То есть прикрывали им информационное пространство?
М.Ч.: Да. Но там были люди, которые стали их поддерживать, была парламентская оппозиция. И в результате они нашли возможность публиковать свои заявления в западной прессе. Израильские газеты перепечатывали их со ссылкой на западную прессу. Тем не менее, Голду Меир вынудили обратить внимание на эту проблему, и в 69-ом году она публично зачитала письмо грузинских евреев. Поэтому в некоторых работах считают, что с этого и началось еврейское движение в СССР. Конечно, это не так. Но это было важно - во всяком случае, для 18 грузинских семей.
В то время в Испании была арестована группа басков, которые совершили теракт с кровью на руках. Франко приговорил их к смертной казни. Вот это самое движение в защиту советских евреев, которое появляется на Западе - и это был его первый успех – его представители обратились к Франко с просьбой помиловать этих людей. Это делалось для того, чтобы Брежнев помиловал Кузнецова и Дымшица, тем более что крови на их руках не было. Я помню, что за несколько дней до Нового Года, где-то 28 декабря 1970-го, Франко отменяет смертную казнь баскам. И, соответственно, Дымшицу и Кузнецову меняют смертную казнь на 15 лет. В результате они просидели меньше и освободились где-то в конце 70-х годов.
Так или иначе, но операция «Свадьба» всколыхнула мир и включила тему евреев в СССР в повестку дня международной жизни. Там начали возникать разнообразные группы, которые стали организовывать политическое давление на Советский Союз через самые разные каналы. Как всегда, там складывается свой истэблишмент под эгидой власти и анти-истэблишмент, то есть более радикальные группы, которые требуют дело делать, а не разговоры разговаривать.
Л.Б.: А вы себя к какой группе относите?
М.Ч.: Это я говорю о западном еврейском движении. А я-то сидел здесь.
Л.Б.: А здесь вы относите себя к радикалам или нет?
М.Ч.: Нет. Разве я похож на радикала?
Л.Б.: Не знаю, тогда, может быть, и были похожи. Сейчас точно не похожи, должна это признать.
М.Ч.: Нет, я и тогда не был радикалом. Я про себя потом тоже скажу несколько слов. Но сейчас я хочу рассказать вам не про себя самого, но дать общую картину еврейского движения.
Что было дальше? После дела «самолетчиков» идет целая серия процессов: второй ленинградский, рижский, кишиневский, киевский, минский, одесский, которые практически разгромили всех этих революционеров. Все эти ВКК и прочие, они все пошли в ГУЛаг. Их всех взяли, все эти центры были разрушены. Но на их место совершенно внезапно пришло массовое движение. Там, конечно, тоже были люди, связанные с разгромленными группами, но они не были лидерами. Это было как бы второе или третье звено. И они вышли уже под совершенно другими лозунгами.
Первое: Да, мы хотим уехать. Наше движение сионистское – мы уезжаем в Израиль.
Второе: Мы ничего не скрываем - нам нечего скрывать. Это наше естественное право, мы опираемся на права человека.
Мы не понимаем, почему нас не выпускают. Мы хотим все делать открыто – нам не нужны никакие революционные подполья. Здесь мы лишены национального наследия. Нас не интересует Советский Союз и то, что в нем происходит. Мы не хотим ничего здесь менять. Ребята, дай вам бог счастья, но у нас, извините, другая дорога и другая судьба.
Л.Б.: Неужели было искреннее ощущение, что здесь абсолютно чужая жизнь, а там, в таинственном Израиле, - наша?
М.Ч.: Да. Абсолютно искреннее. Другое дело, что той, «нашей», мы не знали.
Л.Б.: Вот я об этом и говорю.
М.Ч.: Напомню вам анекдот того времени. Идет еврей, видит большую кучу, извиняюсь, говна. Из нее выскакивает какой-то человек, хватает воздух и опять погружается туда же. Еврей подходит, протягивает ему палку:
- Вылезай, друг.
Тот говорит:
- Спасибо, здесь моя родина. И погружается обратно.
Вот такие доморощенные анекдоты довольно хорошо передают атмосферу того времени.
Вся та деятельность, которая разворачивалась в 60-е годы, после этих процессов, внезапно набирает силу. Это разнообразные кружки, языковые и не языковые, организация вызовов, горки - тогда была масса самых разных вещей. Ну, например, люди, уехавшие в Израиль, звонили в Москву. Звонить было трудно, да и не каждый был готов давать свой телефон. Поэтому были в Москве специальные квартиры, куда можно было придти и послушать. Я поначалу в такие квартиры ходил, мне было это очень интересно. Представьте себе, в обычную московскую квартиру-двушку набивалось 50 человек. Они сидели и ждали, когда раздастся звонок. А ждать иногда можно было и два, и три часа. Хозяином такой квартиры обычно был человек, который ждал отъезда. С той стороны наказывали: пусть подойдет Надя или Беллочка, пусть Гриша тоже обязательно придет. Боре непременно передайте, что тут будет Паша… Эти квартиры обычно были уклеены видами Израиля, там лежали какие-то брошюрки, открытки и прочее. Народ стоял, прижавшись друг к другу, общался.
