Без востоковедения нет украиноведения, как кратко сформулировал основатель современного Института востоковедения НАНУ Омельян Прицак максиму, основанную на взглядах Агатангела Крымского. В рамках концепции изучения и популяризации украинского культурно-исторического наследия во всем его многообразии, заложенной почти сто лет назад А. Крымским в основу создаваемой при его активном участии Украинской академии наук, особо подчеркивалась необходимость развития украинского востоковедения, в первую очередь тюркологии, семитологии и гебраистики (сегодня мы бы сказали «иудаики»), арабистики и иранистики.
Этот тезис актуален сегодня не в меньшей, а может, и в большей степени, нежели в начале ХХ в. Однако, несмотря на то, что вряд ли кто-нибудь возьмется всерьез оспаривать это самоочевидное утверждение, на практике современная украинская историография очень вяло берет его на вооружение в своей работе. Необходимость «деэтнизации» исторического сознания, которую констатировала уже в начале XXI в. Наталья Яковенко в своей концепции реформы преподавания истории, не подвергается сомнению в кругу специалистов, но далека от массового исторического сознания.
История Украины – это история всех ее народов, мозаичная и бесконечно разнообразная. Это богатство, к сожалению, теряется в доминирующей в образовании и массовой культуре этноцентрической концепции подачи украинской истории, нарратив которой основан на судьбе восточнославянского населения, а стержневым конфликтом является борьба за обретение и сохранение национального государства «титульного» этноса. Возможно, эта парадигма, концептуально базирующаяся на традиционной национальной историографии, в чем-то и оправдана, если учесть, что речь идет о молодой государственности, еще только вырабатывающей модели национальной консолидации и формирующей у населения чувство коллективной идентичности, во многом базирующееся на общем видении собственной истории. Однако при таком подходе, к сожалению, зачастую игнорируются многие важные не только для нашей страны, но и в общемировом масштабе исторические явления. Например, только отсутствием очевидных, впитанных в школе базовых знаний о значении полиэтничного культурного наследия, можно объяснить такие совершенно дикие для цивилизованной страны идеи (высказываемые всерьез и встречающие в значительной части социума понимание), как выплывающее время от времени предложение о перезахоронении в Израиле праха великого цадика, основателя брацлавского хасидизма р.Нахмана, похороненного в Умани – как будто приезжающие туда ежегодно десятки тысяч паломников со всего мира это серьезная угроза национальной безопасности, а не повод для гордости нашей страны.
Пренебрегая историей и культурой неславянских этносов, веками и тысячелетиями проживающих в Украине, мы сами обкрадываем себя, разбазариваем накопленный поколениями «капитал разнообразия», обедняем сокровищницу нашего исторического наследия. Мы вряд ли узнаем из школьного или даже университетского курса истории, что название «Киев» впервые зафиксировано в аутентичном, дошедшем до наших дней документе, написанном на иврите, задолго до упоминания столицы нашего государства в древнерусских летописях. Не прочитаем мы в стандартном учебнике ничего и о том факте, что первыми высшими учебными заведениями по-настоящему университетского уровня на территории нашей страны были не Острожская славяно-греко-латинская школа и не Киево-Могилянская коллегия, а медресе Узбека в крымском Солхате (Ески-Кырым) и Зинджирли-медресе в Салачике под Бахчисараем. Подобные примеры можно приводить до бесконечности. При этом очевидно, что история евреев Украины «принадлежит» отнюдь не только еврейской общине, но всему народу Украины, так же, как и история Крымского ханства, армянских и греческих колоний, и т.п. Интерес к истории и культуре разнообразных этнических, религиозных и лингвистических групп – важная тенденция в современной исторической науке и в научно-популярном жанре в Восточной Европе. Хотелось бы, чтобы она стала актуальной и для отечественной литературы.


При поверхностном взгляде кажется, что исторические судьбы крымских татар и украинских евреев мало пересекались. Можно подумать, что два этих народа со своей культурой и интересной историей, бок о бок столетиями проживавшие на территории современной Украины, существовали сами по себе, замкнуто и изолировано, будто под стеклянными колпаками.
Конечно, есть довольно очевидные параллели и взаимовлияния. Некоторые из них лежат на поверхности и относятся к внешним проявлениям этнической культуры. Например, ультра-ортодоксальные религиозные группы ашкеназского (т.е., восточноверопейского) еврейства до сих пор в местах компактного проживания (в религиозных кварталах городов Израиля и США) воспроизводят внешние формы одежды и некоторые атрибуты, ассоциировавшейся триста-четыреста лет назад в польско-литовском государстве с «востоком» и подпитывавшие тогдашний «сарматизм» польской культуры. Нет, пожалуй, необходимости специально оговариваться, что единственным «востоком», данным в ощущениях шляхте Речи Посполитой на протяжении столетий, было Крымское ханство.
Но влияния были не только столь поверхностные, но и глубинные. Евреев и крымских татар роднит как исторический опыт утраты процветающей государственности и длительные периоды изгнания с родной земли, так и трагедии, пережитые от тоталитарных режимов в середине ХХ в. В последние десятилетия советской власти совместная работа по защите прав своего народа, дискриминируемого коммунистическим режимом, сблизила диссидентов из национальных движений крымских татар и евреев. Борьба за право крымских татар на возвращение на свою родину была важной частью сугубо еврейской правозащитной борьбы пртив советского тоталитарного строя -- хотя бы потому, что советские евреи сами были этого права лишены и чувствовали чужую боль, как свою. Уже в эпоху украинской независимости ставшие лидерами общинных организаций еврейские и крымскотатарские активисты продолжали отдавать дань взаимной солидарности. Председатель Ассоциации еврейских организаций и общин Украины (Ваада Украины -- крупнейшего «зонтичного» объединения еврейских организаций страны), правозащитник и бывший политзаключенный Иосиф Зисельс каждый год принимает участие в траурном митинге, проходящим в Симферополе в День депортации крымскотатарского народа 18 мая. Наконец, сам исторический опыт репатриации и возвращения на родину из принудительного изгнания сближает евреев и крымских татар, многие из которых видят в истории сионизма и создания Государства Израиль образец для современного крымскотатарского национального движения.
Однако исторические судьбы крымских татар и украинских евреев пересекались и раньше, хотя конкретные проявления взаимного культурного и идеологического влияния сегодня уже почти забыты.


В 1911 году живший тогда в Санкт-Петербурге молодой талантливый одесский еврейский журналист, писатель, переводчик и активный общественный деятель сионистского движения основал новое издательство с экзотическим названием «Тургман», поставившее перед собой амбициозную задачу перевода наиболее важных произведений классической мировой литературы на язык, еще несколькими десятилетиями ранее считавшийся мертвым -- иврит.
Правда, надо сказать, что к этому моменту иврит уже бурно развивался, возрожденный для национальных нужд нового национального движения – сионизма. Это национальное движение еврейского народа было, с одной стороны, ответом на антисемитизм, наглядно демонстрировавший невозможность легкой и естественной интеграции евреев диаспоры в социумы стран, в которых они проживали, а с другой – органично находилось вполне в русле развития других восточноевропейских народов, «пробудившихся» в ходе «весны народов» XIX в. и активизировавшихся как в культурной, так и в политической сфере. Как и большинство национальных движений народов, лишенных на тот момент собственной государственности, сионисты были вынуждены не только бороться за создание самостоятельного «национального очага» на какой-то территории, но и активно «взращивать» в соплеменниках национальное самосознание. В чем-то сионистам было проще, чем национальным лидерам других безгосударственных народов, в чем-то – сложнее. Национальную идентичность в евреях поддерживали как религиозная обособленность от окружающих народов, так и антисемитизм. Эти факторы, конечно, не были в состоянии совсем исключить возможность ассимиляции, но сильно затрудняли ее, способствуя сохранению еврейской общности и укреплению национального самосознания евреев. Правда, в отличие от других народов, требовавших на определенном этапе формирования коллективной идентичности права на политическое самоопределение или как минимум широкую автономию, евреями собственная территория для страны могла быть обретена только вне Европы – в Святой Земле в идеальном варианте, либо же в какой-то другой точке земного шара (сионистами на определенных этапах всерьез рассматривались варианты Уганды и Мадагаскара). Были, конечно, в еврейском национальном движении и территориалисты – восточно-евпропейские идишские (ашкеназские) националисты, требовавшие автономии для евреев в Европе. Однако Европа не хотела принят на равных в семью народов евреев – и после погромов другого пути, кроме создания национального государства, у еврейских националистов не осталось.
Вопрос о национальном языке для будущего государства стоял довольно остро. Нет нужды объяснять, сколь важную роль играет общность языка для нациогенеза. В той или иной степени задача создания литературного языка на основе разговорных народных наречий стояла тогда перед многими народами Европы. Сионистам, поднявшим на свой щит иврит, пришлось проделать поистине титаническую работу. Национальные лидеры должны были приложить немало усилий, чтобы на этом языке заговорили люди, происходившие из разных стран и разговаривавшие в быту либо на языках окружающих народов, либо (в Восточной Европе) на идише («еврейском жаргоне», как его презрительно тогда называли). Правда, в начале ХХ в. и идиш постепенно получал легитимацию в глазах представителей другого направления национального движения еврейского народа – автономистов, но это уже другая история, тоже, впрочем, представляющая значительный интерес.
Древний иврит на протяжении двух тысячелетий мало использовался в быту, выполняя функции священного языка еврейской религиозной традиции и «высокой литературы» ученых (как латынь для европейских народов средневековья). Его еще предстояло значительно переработать и популяризовать, чтобы он стал «живым» и, особенно, отвечать требованиям современности. К 1910-м годам на иврите уже более 50 лет как выходили журналы и газеты; книги и учебники, научные труды и полемические памфлеты писались на иврите всегда. Однако развитие его в качестве полноценного литературного языка еще не было завершено – по оценкам современных литературоведов, иврит начала ХХ в. был еще слишком возвышенным и тяжеловесным.
В качестве важного шага, способствующего дальнейшему развитию и пропаганде возрожденного древнееврейского языка, литератор-энтузиаст, основавший издательство «Тургман», видел перевод на иврит шедевров мировой литературы. С этими переводами классика не столько должна была стать доступной для читающих еврейских масс в разных странах, сколько призвана была создать тот язык, которому еще только предстояло стать по-настоящему современным и литературным.
Молодого еврейского публициста звали Владимир Жаботинский. Как известно, впоследствии он стал влиятельным политическим деятелем, основателем отдельного (радикального и непримиримого) крыла в сионистском движении и одним из отцов-основателей Государства Израиль. В годы перед мировой войной (после разочарования в попытке убедить новое младотурецкое правительство Османской империи помочь сионистскому движению в осуществлении его цели) Жаботинский вел свою борьбу в первую очередь на языковом фронте. Издание шедевров мировой литературы «для людей», для широких народных масс (наряду с введением иврита в качестве языка преподавания в еврейских школах) Жаботинский вполне справедливо рассматривал в качестве необходимой меры, способствующей качественному рывку в развитии иврита от тяжеловесного языка высокой учености до языка повседневного общения для широких масс. Эффективность «национализма печатного станка» тогда еще не стала предметом рефлексии, но уже была проверена практикой и сомнений не вызывала. Тем более, что с «Тургманом» Жаботинский прямо и осознано апеллировал к впечатляющему успешному проекту, реализовывавшемуся на территории Российской империи к тому времени уже два десятилетия.
Название издательства «Тургман», по мнению молодого Жаботинского, должно было означать на иврите «переводчик». В иврите действительно есть глагол «летаргем», означающий «переводить», однако существительное, образованное по правилам от этого глагола, звучит в современном иврите «метаргем» (слова «тургеман» и «метургеман», впрочем, тоже употребляется, но значат «устный толмач»).
Однако в этом названии мы явно слышим аллюзию на другого «переводчика» – газету «Переводчiкъ-Терджиманъ», которую основал двумя десятилетиями ранее в Бахчисарае великий просветитель, политический деятель, литератор и педагог Исмаил Гаспринский (Гаспиралы). (В качестве лирического отступления в скобках отмечу, что семитский корень «тргм» хеттского происхождения со значением «переводчик» через арамейский и арабский перешел с некоторыми изменениями звучания в тюркские и иранские, а также в некоторые европейские языка – от этого слова происходит, например, фамилия Драгоманов или слова «толмач» и «Dolmetscher». Подобный переход слов из одного языка в другой не должен нас удивлять – к этому же ряду корней семитского происхождения, встречающихся со сходным значением в тюркских, иранских, славянских и некоторых других языках, например, грузинском, относится привычное нам украинское слово «майдан»; город Медина в аравийском Хиджазе и польский Майданек объединены не случайным созвучием, а общим происхождением названия.)
В 1911 году имя Гаспринского было на слуху у всех культурных людей. Годом ранее за свои достижения именно по созданию, посредством газеты, нового общего тюркского литературного языка (именуемого ныне «языком Терджимана») он был выдвинут на Нобелевскую премию по литературе, и, хотя не стал лауреатом, получил широкую известность в Европе.
Газета «Переводчiкъ-Терджиманъ» представляла собой уникальное явление не только в российской и мусульманской, но мировой периодике. «Терджиманъ» был пионером в газетном деле и для российских, и для зарубежных мусульман (в силу ряда особенностей, мусульманское издательское дело в России в некоторых сферах развивалось быстрее, чем в остальном мусульманском мире; достаточно сказать, что именно в Российской империи впервые был напечатан типографским способом Коран для использования мусульманами – ему предшествовали издания, предназначенные для западных востоковедов, начиная с венецианского издания 1537/1538 гг.). Но подлинное мировое значение бахчисарайской газеты заключалось не только в этом, и не только в своеобразии пропагандируемых взглядов издателя (которые заслуживают отдельного рассмотрения – стереотипный «этнографический» взгляд на Гаспринского как на «национального просветителя крымскотатарского народа», как нам кажется, грешит недооценкой масштаба или даже недопониманием характера деятельности этого с разных точек зрения выдающегося человека).
«Терджиманъ» выходил на языке, который можно назвать в значительной степени искусственным. Положенный на арабскую графику крымскотатарский, близкий к разговорному языку Южного Берега, «смешанный» с упрощенным турецким (поздним «оттоманским») и очищенный в некоторой мере от чересчур сложных арабизмов и фарсизмов, должен был, по мнению Гаспринского, быть практически одинаково понимаем читателями во всем тюркском мире. Гаспринсий и его соратники породили своеобразное культурно-языковое явление, которое сегодня в историографии принято называть «литературой эпохой «Терджимана». Идеи Гаспринского в языковой области оказали решающее влияние на реформы османского языка в начале ХХ века и, в особенности, начиная с второй половины 1920-х гг.
Лозунг газеты «Терджиман» «Единство в языке, мыслях и действиях» подразумевал буквальное воплощение. Гаспринский рассматривал всех тюрок-мусульман как одну нацию, или, точнее, основу для одной нации, формирование которой должно было стать результатом последовательной и системной работы национальной интеллигенции. Орудиями в этой работе должна быть школа и издательское дело. Единый язык, по мысли Гаспринского, сплотил бы всю нацию тюрок-мусульман. Политическое же их единство должно было обеспечить вхождение остатков некогда великой, но к концу XIX века уже явно агонизирующей Османской империи в состав империи Российской, с помощью которой мусульмане смогли бы «подтянуться» до европейского научного и культурного уровня, поскольку уже во времена Гаспринского было очевидно отставание всей мусульманской уммы от христианских западных стран.
У «Терджимана» было больше подписчиков на просторах практически всего мусульманского мира от Египта до Синьцзяна, чем в пределах Российской империи. Сегодня нам кажется странной и утопичной идея об искусственном языке, который мог бы стать единым литературным для всех тюркоязычных народов. Однако не надо забывать, что в период активного, бурлящего нациогенеза реализовывались самые разные модели лингвистической коллективной идентичности, как «партикуляристские», так и «универсалистские». Кажущиеся нам столь естественными и органичными понятия вроде «родного языка» на самом деле зачастую являются продуктом удачного конструирования. «Высокий» литературный немецкий язык был принят в качестве «родного» носителями разговорных диалектов, отличающихся друг от друга значительно больше, чем русский отличается от украинского, и не меньше, чем современный нормативный немецкий отличается от нидерландского.
Конечно, объективный ход истории разрушил мечты бахчисарайского просветителя: центробежные тенденции в тюркском мире оказались сильнее центростремительных. Однако еще в начале ХХ века казалось, что идеи Гаспринского имеют вполне реальные шансы воплотиться в жизнь. Стремительные дальнейшие процессы по формированию собственной национальной и лингвистической идентичности (и политической общности) не только крымских и поволжских татар, но и туркменов, азербайджанцев и турок тогда еще не были очевидны. В 1910 году весь мир с восторгом рукоплескал лингвистическому труду Гаспринского и его «Терджимана», граничащему с подвигом. Неудивительно, что его деятельность стала образцом для Владимира Жаботинского в последние предвоенные годы. Стремительное развитие политических процессов в Европе и на Ближнем Востоке, в первую очередь, конечно, мировая война, не дали Жаботинскому развернуть переводческую и издательскую деятельность в запланированном масштабе. Однако его идея получила неожиданное продолжение уже в русском культурном контексте.
Известно, что за творчеством и переводческими экспериментами Жаботинского с неослабевающим вниманием следил Максим Горький. Как известно, в 1919 году этот русский писатель основал при Наркомпросе издательство «Всемирная литература», перед которым была поставлена, по сути, та же задача, что и перед «Тургманом», но уже в рамках большевистской политики по образованию народных масс и с большим размахом. Современные исследователи отмечают, что Горький, инициировав «Всемирную литературу», вдохновлялся именно примером Жаботинского.
Проект М. Горького призван был сделать доступной для русских читателей классику мировой художественной литературы, которую ранее образованные соотечественники читали преимущественно в оригиналах, а необразованные, естественно, не читали вовсе. Разумеется, зарубежная художественная литература и раньше переводилась на русский, но столь значительного проекта, ориентированного на широкий круг читателей, русская словесность ранее не знала.
Хотя издательство «Всемирная литература» выполнило не больше одной двадцатой от запланированного объема работ, масштабы его деятельности поражают: меньше чем за десять лет в общей сложности было выпущено около ста двадцати томов. Опыт «Всемирной литературы» Горького послужил основой для издававшейся в 1969 – 1979 гг. колоссальным тиражом 200-томной серии «Библиотека всемирной литературы», заслуженно любимой уже не первым поколением интеллигенции, читающей на русском языке.


У истории влияния смелого крымскотатарского языкового эксперимента на ивритскую и, опосредовано, на русскую литературу, есть не менее любопытная предыстория, уходящая корнями еще в XIX в.
Дом Гаспринского и здание редакции и типографии «Терджимана» расположены на выезде из Бахчисарая в сторону нынешнего пригорода Староселья и пещерного города Чуфут-Кале. Последние название, которое можно перевести как «еврейская крепость», пещерный город, в средние века известный как Кырк-Ор, получил вследствие того, что уже в XVII – XVIII вв. большую часть его населения составляли караимы – субконфессиональная группа, исповедующая особую версию иудаизма. Когда Гаспринский еще работал простым учителем, в Чуфут-Кале заканчивал свой век один из последних обитателей опустевшего к концу XIX в. городка, интеллектуальный и духовный лидер восточноевропейских караимов Авраам Фиркович. Гаспринский, разумеется, был хорошо осведомлен о деятельности жившего неподалеку интеллектуала – караимский «патриарх» представлял собой личность всеимперского и даже всемирного масштаба, и уж в любом случае, был местной достопримечательностью. Здесь не место рассказу о всей его многообразной и неоднозначной деятельности (заслуживающей, безусловно, как и многие другие сюжеты, которые мы тут вынуждены упоминать только бегло, подробного отдельного рассмотрения), для нашего изложения важна одна конкретная лингвистическая заслуга Авраама Фирковича. Однако прежде, чем перейти к этому сюжету, необходимо сказать несколько слов о караимах.
Караимы – представители маргинального сегодня течения в иудаизме, которое тысячу лет назад всерьез конкурировало с направлением, ставшим в итоге «ортодоксальным», но проиграло в этом соперничестве и было вытеснено на периферию еврейской цивилизации. Расхождения между караимами и раввинистами не носят принципиального характера и касаются, по большому счету, деталей. Как и евреи-раввинисты, караимы проживали и проживают в самых разных странах, сохраняя, с одной стороны, религиозную идентичность, с другой – достаточно легко усваивая бытовую культуру и разговорный язык окружающих народов.
Согласно историческим источникам, достоверно о появлении караимов в Крыму известно с конца XIII в. Прослеживается четкая корреляция между упоминаниями караимов и экспансией полиэтничного конгломерата степных по большой части кыпчакоязычных народов, в совокупности именуемых «татарами», из степной части полуострова в горную. Караимы, по всей видимости, к тому моменту уже «тюркизировались» в лингвистической и бытовой сферах, либо же эта тюркизация быстро произошла уже в Крыму. Появление еврейских групп вместе с кыпчакоязычными кочевниками выглядит странно только с точки зрения стереотипного восприятия татар как диких варваров-разрушителей, уничтожавших все на своем пути. На самом деле, новые хозяева полуострова были заинтересованы в развитии городских центров, ремесел, торговли и привлечении специалистов в этих областях. Многие татарские правители прибегали даже к массовым переселениям ремесленников из крупных городских центров. Так что на самом деле нет ничего удивительного в том, что в «обозе» татарского кочевого войска мы обнаруживаем караимов.
Некоторая часть караимов переселилась в Крым из Византии после взятия Константинополя османами. Очевидно, вскоре грекоязычные византийские караимы были ассимилированы тюркоязычными единоверцами. Отмечу, что лингвистическая тюркизация была нормальным явлением не только среди обращенных в ислам и ассимилированных татарами потомков многочисленных народов Крыма, но и среди различных немусульманских конфессиональных групп – например, армян или греков (значительное число османских армян, возможно, даже большинство их, по крайней мере в западной части империи, было лингвистически ре-арменизировано во второй половине XIX-ого в. языка – еще один пример силы печатного слова и хорошо организованной школы). При этом, как и у других диаспоральных еврейских групп, в качестве литературного языка и языка религии у крымских караимов сохранялся иврит, на нем же писалась поэзия, апологетические, экзегетические и научные сочинения. Собственно караимский язык образованная элита свысока называла «разговорным жаргоном».
С конца XIV в. представители интересующей нас группы стали селиться – как из Крыма, так и из Золотой Орды – на территории современной Западной Украины, Польши и Литвы, где появились важные центры восточноевропейских караимов в Галиче, Луцке, Троках (Тракае). В отрыве от Крыма, где проживало большинство кыпчакоязычных караимов, языковая ситуация у волынско-галицких групп «заморозилась»: к второй половине XIX в. их представители говорили на довольно архаическим языке, который мы собственно и называем «караимским» (сохранение архаических языковых элементов у малых диаспоральных групп, изолированных от основного языкового массива – обычное явление; так, в идише тоже сохранились многие архаические германские языковые особенности). В Крыму же караимы фактически говорили на диалекте крымскотатарского языка (с использованием некоторых ивритских слов и конструкций), подвергнувшегося на протяжении веков значительным изменениям, в частности, под влиянием османского. Ученые галицкие и крымские караимы переписывались на иврите – во-первых, потому, что разговорный тюркский язык не был, как им казалось, приспособлен для функций литературного языка, а во-вторых, просто потому, что не всегда были способны понять разговорный язык друг друга.
Авраам Фирокович не был рожден в Крыму – его детство и юность прошли в Луцке. Среди других задач, которые он ставил перед собой в своей просветительской деятельности, в частности, было создание кодифицированного литературного караимского языка, который был бы понятен для всех групп восточноевропейских тюркоязычных караимов, и принят в итоге в качестве стандарта как крымскими, так и галицко-волынскими единоверцами. Статус караимского языка (так же, как и идиша чуть позже) был поднят на более высокий уровень, а создание литературного стандарта сделало возможным полноценное общение (и вместе с ним – формирование общей национальной самоидентичности) у двух ветвей восточных караимов. Деятельность А.Фирковича в этом направлении продолжил писатель и филолог Илья Казас, автор первой грамматики и учебников литературного караимского языка.
Идеи распространяются странными путями. Хотя у нас нет прямых упоминаний влияния Фирковича на Гаспринского или об их личном знакомстве, в силу своего научного и профессионального интереса последний просто не мог не знать о лингвистических экспериментах караимского «патриарха». Более того – И.Казас долгие годы был официальным цензором «Терджимана». Таким образом, опыт кодификации литературного караимского языка по меньшей мере опосредовано должен был повлиять на формирование «языка литературы «Терджимана», а бесспорное влияние опыта последнего на «Тургман» Жаботинского было, таким образом, в каком-то смысле возвращением идейно-лингвистического еврейского «бумеранга» в еврейскую среду.
В качестве последнего необязательного замечания остается только добавить, что Нобелевскую премию по литературе на возрожденном языке – правда, это был иврит, а не «язык Терджимана» – получил в 1966 году писатель Шмуэль Йозеф Агнон. Тоже, разумеется, уроженец Украины.