Читальный зал

От войны...

1941-й. Иллюзии и надежды накануне Холокоста

75 лет назад – с нападения Германии на Советский Союз – начался наиболее трагический этап истории украинского еврейства. О том, что происходило в первые дни войны, настроениях местного населения и ситуации, в которой оказались евреи западных областей Украины, – мы говорим с историком Виталием Нахмановичем.

– Виталий, известно, что первые недели войны ознаменовались стремительным немецким наступлением – Житомир – в 450 километрах от границы – Красная армия оставила уже 9 июля. Остались ли свидетельства о настроениях населения западных областей Украины в первые дни войны? Какие тенденции преобладали – страх, паника, ожидание немцев как освободителей?

– Задним числом очень сложно реконструировать эти настроения. Большинство воспоминаний написаны после войны и, даже не принимая во внимание цензуру, мы сталкиваемся с аберрацией – люди смотрят на военное время послевоенным взглядом.  Реакцию на немецкое вторжение в СССР отчасти можно понять, вспомнив, что происходило в Западной Украине после немецко-советского вторжения в Польшу осенью 1939 года.  

Нельзя забывать, что в 1939-м очень многие украинцы и евреи (в отличие от поляков) с восторгом встречали Красную армию – пришли наши, наконец, заживем. Хотя тут тоже надо быть осторожными с обобщениями и не воспринимать буквально последующие «воспоминания». Если поляки потом писали, что украинцы предали Польшу и встречали Красную армию хлебом-солью, а украинцы – что евреи с нетерпением ждали прихода московских большевиков, это означает лишь то, что подобные настроения были весьма  заметны среди представителей этих национальных групп.

Украинцы и евреи в предвоенной Польше с ее жестким националистическим курсом находились в очень ущемленном положении. Поэтому и те, и другие ожидали, что с приходом Советов перед ними откроются новые возможности.  Украинцы надеялись, что в Украине, пусть и советской, они займут положение титульной нации, а среди евреев были распространены левые идеи, и они рассчитывали на равноправие в «стране победившего интернационализма». Совершенно очевидно, что и те, и другие попали под сильное воздействие соответствующей пропаганды.

Под распространенностью левых идей в еврейской среде я имею в виду не количество коммунистов или левых активистов. Дело, скорее, в общей атмосфере сочувствия. Подобная атмосфера сложилась сегодня на Донбассе – в армиях ДНР/ЛНР служат единицы, большинство населения не берет в руки оружие и даже на митинги не выходит. Но боевик, стоящий на блокпосту и заглянувший в магазин купить бутылку пива, встречает сочувствие и молчаливое одобрение. Альтернативой этим настроениям среди евреев Западной Украины и в целом Европы был только сионизм. Но сионисты не были видны ни украинцам, ни полякам, поскольку действовали внутри общины и не претендовали на участие в общеполитическом процессе. 

А дальше пошли репрессии, массовые депортации, причем, в первую очередь высылали поляков и евреев. Поляков – колонистов («осадников»), а евреев – беженцев из немецкой зоны оккупации. За украинцев серьезно взялись только за месяц до начала войны с Германией, когда начали высылать националистический актив. Ну и всех, разумеется, по классовому признаку – буржуазию и «кулаков». В целом, за полтора года было выслано порядка 330 тысяч человек, среди которых 200 тысяч поляков, 70 тысяч евреев и 25 тысяч украинцев. 

– И почему же, если в эти два предвоенных года евреев притесняли по социальному и политическому признакам ничуть не меньше, а то и больше «титульных», отношение к ним украинцев ухудшилось?

– На самом деле это ухудшение происходило, вероятно, в два этапа. Я снова говорю «вероятно», поскольку первый этап отследить по источникам сложно. Но не могло быть такого, чтобы на Западной Украине, где период Освободительной борьбы 1917-21 гг. был отмечен украинско-еврейским сотрудничеством, где, в отличие от остальной Украины, не было погромов, вдруг за два года так все резко изменилось.

Разумеется, мы знаем об экономической борьбе, которую вела ОУН против еврейского доминирования в торговле, пропагандируя создание украинских кооперативов и организуя бойкот еврейских магазинов. Но в целом, вероятно, следует говорить об общей трансформации духа времени. Межвоенный период в Европе – это время националистического подъема. Особенно сильным он был в государствах Восточной Европы, только что возникших или возродившихся на обломках распавшихся империй. Первая мировая война и Великая депрессия вызвали серьезный кризис либеральной идеи, особенно в молодых государствах с несформировавшейся демократической системой. А большевистский переворот в Российской империи и постоянные попытки коммунистов экспортировать в европейские страны «пролетарскую революцию» и сопутствующие ей жестокий террор и полное уничтожение традиционной цивилизации и культуры принесли ощущение того, что противостоять им можно, только сплотившись на национальной почве. Для украинцев же еще сильную роль сыграло поражение Освободительной борьбы, которая шла под социал-демократическими лозунгами.

То есть к моменту начала Второй мировой войны в массовом сознании жителей Западной Украины, по-видимому, уже существовал ряд стойких стереотипов: мир делится не на людей, а на нации; отношения между нациями – это, в первую очередь, конкуренция, а не сотрудничество; выигрывает конкуренцию тот, у кого в руках власть и аппарат насилия.

А в сентябре 1939 года на Западную Украину пришли Советы. И вместе с ними пришло очень много евреев. Подчеркиваю, не местные евреи, а именно приезжие, абсолютно «чужие» по самому своему поведению, не знающие украинского языка, не ходящие в синагогу, чуждые не только украинской, но и еврейской культуре, даже одетые по-другому, составили значительный процент новой элиты.

Надо понимать, что миф о «жидокоммуне», как и любой миф, имеет некую реальную подоснову. Как в дореволюционной России, так и в межвоенной Польше евреям был закрыт вход в официальную элиту. Советская власть их туда допустила, чем многие активно воспользовались. Вчера они были никем, а сегодня заняли высокие посты – так это выглядело в глазах местного населения. Между тем советский режим и на Западной Украине быстро показал свое лицо: массовые аресты и депортации, конфискации и экспроприации, запрет демократических свобод и насаждение «пролетарской» культуры, – все это стало ассоциироваться с появлением евреев в органах власти, в НКВД, в газетах.

– И то, что еврейских соседей сотрудники НКВД тоже забирали по ночам, не мешало этой черно-белой картине  мира?

– Это интересный вопрос, ответить на который должны социальные психологи. Ведь и евреи, говоря об украинцах, вспоминают в первую очередь тех, кто участвовал в погромах, сотрудничал с нацистами и т.п., хотя эти люди составляют меньшинство, а большинство воевало в рядах той же Красной армии или было жертвой немецкого оккупационного режима. Тем не менее первая ассоциация у нас – евреев – вполне устойчива – погромщики, убийцы, коллаборационисты, то есть идет отсылка к нашим  худшим воспоминаниям.

Возможно, это связано с содержанием эпохи. Если доминирующим окрасом времени является террор против «тебя», то всех остальных ты классифицируешь согласно этому критерию – участвовал или нет. Для евреев основным  содержанием эпохи были сначала погромы, а потом Холокост. Для украинцев – поражение Освободительной борьбы, Голодомор и ленинско-сталинский террор. Поэтому евреи помнят в первую очередь украинцев-погромщиков, а украинцы – евреев-чекистов. И, конечно, ни те, ни другие не хотят (на чисто психологическом уровне) вспоминать «своих злодеев» – не тех, кто участвовал в преследованиях «других», а тех, кто соучаствовал в преступлениях против «своих». Евреи – красных погромщиков Буденного, членов юденратов и еврейской полиции. Украинцы – членов комнезамов, украинских чекистов и комиссаров. Поэтому в «наших» бедах всегда оказываются виноваты только «другие».       

Возвращаясь к вопросу о настроениях накануне начала немецко-советской войны. Надо понимать, что ничего подобного тому, что происходило в СССР, граждане других стран вплоть до начала войны Германии с Советским Союзом не испытывали. Людей миллионами не морили голодом, не загоняли миллионами в лагеря и не расстреливали сотнями тысяч, как в СССР и, в частности, в Советской Украине – такого террора не было нигде в Европе вплоть до начала массовых расстрелов евреев на оккупированных советских территориях. Да, осенью 1939 года немцы стали переселять в гетто польских евреев. Многие из них умирали от голода и болезней, но это оставалось «вне» повседневной жизни украинцев. Более того, многие из евреев на подсоветских землях об этом не знали или не хотели в это верить.

В этом контексте многие и на востоке и на западе Украины ждали прихода немцев, особенно старшее поколение, которое помнило Германию по 1918 году. Поэтому и не было страха перед приходом нацистов, – какой может быть страх у людей, видевших уже, казалось бы, все. Даже многие евреи полагали, что хуже, чем при Советах, не будет – известны ведь эпизоды, когда после пакта Молотова – Риббентропа еврейские беженцы встречались на границе – одни бежали в советскую, а другие – в немецкую оккупационную зону. При этом ни тех, ни других убедить в том, что они совершают безумный поступок, было невозможно, ведь каждый из этих людей лично что-то пережил при одном из этих режимов.

– Чем характеризовались действия советской власти на местах в первые недели немецко-советской войны?

– Все было очень просто – из Киева уже в начале июля эвакуировали семьи номенклатуры, примерно то же, только на пару недель раньше, происходило и в западных областях. Оставшиеся начали готовить подполье – идея, от которой отказались в 1930-х, воевать-то собирались на вражеской территории – о каком подполье могла идти речь. Параллельно расстреливали всех, кто сидел в тюрьмах, в первую очередь, политических – события в тюрьме на Лонцкого во Львове – просто наиболее яркий эпизод, расстрелы были повсеместно, в Киеве в том числе.   

– Евреи более активно стремились выехать из зоны боевых действий по мере приближения немцев?

– Чем дальше они жили от линии фронта, тем больше возможностей было уйти – не случайно же в Луганской области уничтожили 10% довоенного еврейского населения, а во Львовской – 95%. При этом в первые две недели войны советские пограничники не пускали беженцев через старую польско-советскую границу 1939 года, аналогичным образом они вели себя и в Прибалтике.  Это был очень краткий период, пока эти части сами не отступили, но в эти дни каждый час был дорог… Сложно сегодня сказать, зачем понадобился этот искусственный кордон, возможно, население недавно присоединенных территорий казалось советским властям нелояльным.    

– Не успевшие бежать были шокированы поведением соседей с приходом немцев?

– Безусловно, в эти дни проявились худшие качества. Культура стукачества при советской власти достигла столь высокого уровня, что под нацистским сапогом люди просто сменили тему доносов.

Тем более, что при немцах правильно написанный донос приносил прямую материальную выгоду, а многие просто по привычке сводили счеты – как в советские годы, так и в период оккупации. Сколько было среди них идейных антисемитов, никто не знает, но количество доносов было таким, что начальник полиции безопасности Киева признавался, что их не успевали обрабатывать.

– Чем объяснить невиданную для Западной Украины волну еврейских погромов, прокатившихся в конце июня – начале июля 1941 года? Это происходило и в странах Балтии, тоже раньше не знавших погромов. 

– Главной стратегией немцев в отношении еврейского населения в первые месяцы войны было стимулирование процесса «самоочищения» – речь идет о прямом подстрекательстве украинцев к уничтожению евреев. 

Поэтому и открывались тюрьмы НКВД, а евреев сгоняли вытаскивать тела заключенных, убитых Советами перед отступлением, – людям прямо намекали, кто виноват и что с этими виноватыми делать. Поэтому и массовых расстрелов практически не было, пока немцы не убедились, что за исключением нескольких крупных погромов – во Львове, Тернополе и Золочеве – спровоцировать население на действительно массовые антиеврейские акции не удалось.

К концу лета немцы пришли к выводу, что схема должным образом не работает, и первым в серии Бабьих Яров стало уничтожение эйнзатцгруппой в конце августа почти 24 000 евреев в Каменце-Подольском.

– На других оккупированных территориях нацисты задействовали те же механизмы самоочищения? В Польше, например, или Литве.

– В Литве методы были аналогичные, и там эта политика в общем и целом принесла ожидаемый немцами эффект. В Польше же главная цель состояла в подавлении местного сопротивления, поэтому немцы опасались какой бы то ни было самодеятельности – там тоже происходили погромы, но они носили более стихийный характер.

В Галиции оккупация вообще была «вегетарианской» по сравнению с соседними регионами, поскольку здесь немцы поддерживали украинцев в противовес полякам. В Генерал-губернаторстве действовал Украинский центральный комитет Кубийовича, в центральной и восточной Украине об этом и мечтать не могли. Как говорится, ничего личного – традиционная политика «разделяй и властвуй», отсюда и поощрение, а то и провоцирование немцами украинской инициативы снизу – от благотворительной до погромной.

Разумеется, параллельно эйнзатцгруппы искали и уничтожали евреев – советских функционеров и вообще евреев-мужчин призывного возраста. Очень часто погром, начинавшийся как стихийный, находил поддержку зондеркоманд или армейских частей. Хотя в ряде случаев Вермахт даже останавливал погромы – в Золочеве, например.  Разумеется, не из гуманных соображений, а с целью восстановления порядка.

– И как в этом контексте действовало подполье ОУН в западных регионах? Есть ли факты сознательного использования немцами украинских националистов в первые недели войны?   

– В составе абвера воевали штурмовые батальоны «Роланд» и «Нахтигаль» – в сумме около 700 человек, преимущественно украинцы. 

Но в целом и мельниковцы, и бандеровцы играли в свою, достаточно рискованную, игру,  которую они в результате проиграли.  Националисты пользовались тем, что среди немецкой элиты никогда не было единомыслия в отношении «украинской» политики. Одни планировали создание здесь государства, союзного Германии, – за это выступал рейхсминистр восточных территорий Розенберг, а также Вермахт, в особенности, разведка. У армии со времен Первой мировой был опыт сотрудничества с украинскими вооруженными формированиями, да и в 1941-м Вермахту было сподручнее иметь дело с союзниками, чем с ожесточенным враждебным населением. Известно, что именно Розенберг через своих людей подстрекал лидеров ОУН провозглашать государство, мол, поставьте Берлин перед фактом. Они и поставили, и Берлин стер их в порошок.

В расовую теорию Гитлера никакое сотрудничество с «неполноценными» славянами не вписывалось, и рейхскомиссар Украины Кох был в этом смысле человеком фюрера, который мог позволить себе игнорировать Розенберга.

Вначале, когда походные группы ОУН (состоявшие из гражданских лиц) приходили сразу следом за Вермахтом и начинали создавать нечто вроде местных администраций, – немцы были этому только рады. Но за передовыми армейскими частями следовали эйнзатцгруппы, а потом и полиция безопасности (то, что в просторечии у нас всегда называли Гестапо), которые быстро объясняли украинским националистам, чтобы о самостоятельности те и думать забыли. Если мы – немцы – расстреливаем евреев, то вы принимаете в этом участие в той мере, в которой мы сочтем нужным. Это же касалось абсолютно всех сторон деятельности полиции, которая, кстати, формировалась главным образом из военнопленных, хотя служили там и оуновцы. Но если кто-то из этих националистов пытался играть в «самостійність», – просто ставили к стенке.

– Как нацисты вели себя в украинских городах в первый период оккупации? Когда и после чего пришло понимание, говоря словами митрополита Шептицкого, что нацистский режим хуже большевистского?

– Вермахт в целом не терроризировал гражданское население. Но потом приходила гражданская администрация и карательные структуры и… Надо сказать, что антиеврейские акции производили гнетущее впечатление. Немцы объясняли демонстративность и публичность казней тем, что местное население боится евреев, мол, мы их подстрекаем к самоочищению, а они мнутся, вдруг евреи вернутся и отомстят. Поэтому новая власть устраивала показательное шествие обреченных через весь город, чтобы все видели, евреи уже не вернутся, – это есть в немецких документах.  Евреев после этого бояться переставали, но шок у местного населения был сильнейший, это производило обратный эффект. Ведь если немцы ни за что ни про что могут расстрелять сотни или тысячи человек, включая женщин и детей, почему бы им завтра не расстрелять тебя.

В городах наступил коллапс – советская централизованная система развалилась, тем более, что при отступлении уничтожалось продовольствие, разрушалась система канализации, отопления, электро- и водоснабжения. Немцы разрешают рынок – цены взлетают до небес, они вводят фиксированные цены – продукты исчезают полностью.

В селах сперва было полегче – хотя и не были распущены колхозы (вместо них немцы создали т.н. государственные хозяйства), но был введен своеобразный оброк. Однако и тут немцы очень быстро себя проявили.  Начался вывоз остарбайтеров, сначала добровольно, а затем принудительно. Так называемые «контингенты» (объем обязательных поставок продовольствия и другой сельскохозяйственной продукции) постоянно росли, за любые акции советских диверсантов или партизан следовали массовые казни местного населения.  Во внутренних донесениях немецкие спецслужбы  признавали, что крестьяне, летом 1941-го сами вешавшие у себя в хатах портрет Гитлера, через год его снимали и выбрасывали.  Разумеется, в разных регионах были свои ожидания и свои разочарования. На Западной Украине сильное впечатление произвел арест правительства Ярослава Стецько – там надеялись на политическую самостоятельность, а в центре и на востоке – просто на нормальную жизнь. И те и другие надежды не оправдались – нацисты сами сетовали, что своими действиями восстановили против себя местное население.

Так или иначе, но Украина оказалась едва ли не единственной страной в Европе, в равной мере испытавшей все «прелести» как большевистского, так и нацистского режимов – это уникальный исторический опыт. Соседняя Белоруссия, например, не знала Голодомора, а страны Балтии не пережили такую волну террора – депортации в 1940-м году  несопоставимы с тем, что происходило на Украине в 1930-е годы. Россия, прошедшая через сталинский террор, не пережила нацистскую оккупацию, если не считать самых западных ее областей.

Только переосмыслив этот опыт, можно попытаться реконструировать те настроения, сомнения, метания и моральные дилеммы, которые стояли перед украинцами и евреями 75 лет назад.

Беседовал Михаил Гольд

hadashot.kiev.ua