Читальный зал

Май 2014 года. Встреча в Киеве с Владимиром Буковским и Александром Подрабинеком

Йосиф Зисельс: «Система гнила изнутри и догнила до своего распада»

Правозащитник, диссидент, глава Ассоциации еврейских организаций и общин Украины. В 1978 году вступил в Украинскую Хельсинкскую группу. Провел шесть лет в колониях по обвинениям в «клеветнических измышлениях, порочащих советский государственный и общественный строй».

 У каждого диссидента своя судьба. Например, человек написал стихотворение. Как мой товарищ, украинский диссидент, бывший преподаватель культпросветучилища в Тернопольской области Микола Гробаль, написал стихотворение «Думи мої, думи». За это попал в тюрьму. За стихотворение. Просто изложил мысли на бумаге. Или Семен Глузман, которого преследовали за профессиональную деятельность. Он сделал заочную психиатрическую экспертизу для генерала Петра Григоренко и математика Леонида Плюща и обнародовал ее.

В диссидентство приходили по разным мотивам: национальным, демократическим, нравственным, эмоциональным. Для нас причины были не так важны. Главное, мы вместе сопротивлялись преступной имперско-коммунистической системе.

Я рос фактически без родителей. Поэтому у меня практически отсутствовал такой важный элемент психики, как «инстинкт социального самосохранения», обычно воспитываемый у детей в нормальной еврейской семье. Просто некому было его создать. Я очень рано начал читать самиздат. Думаю, неслучайно. То, что нас окружало тогда, и то, чему нас учили, не совпадало. Не у каждого вызывает диссонанс, когда жизнь не совпадает с теми картинами, которые описаны в учебниках. Некоторые спокойно абсорбируют в себе такое двоемыслие, я это называл «социальной шизофренией». Некоторые делали это спокойно. Некоторые сопротивлялись.

Советская власть постоянно требовала подтверждения лояльности. Самыми разными способами. Те, кто учился, сдавали историю партии, научный коммунизм. Была политинформация, был комсомол, другие институты, которые постоянно контролировали людей через разветвленную сеть. Не только КГБ контролировал людей, были партийные, профсоюзные, комсомольские, пионерские организации. И шел многоуровневый отбор. Выявляли недовольных, упрямых. Как только человек проявлял себя, это было сигналом, что к нему надо присмотреться.

 Я шел к диссидентству почти сознательно. Меня это притягивало. Я хотел знать правду о жизни, об истории, об отношениях. И находил правильные ответы в самиздате, поскольку в разрешенной литературе почти нельзя было найти правду. Мне было важно, чтобы и другие знали правду. Не сразу, сначала читаешь сам, потом хочешь поделиться с другими. Потом тебе становится этого мало.

Важнейшим стимулом изначально было личное противостояние лжи и насилию. Ты стараешься реализовать свою потребность в правде в том, чтобы не просто распространять эту литературу. Потом появляется потребность подписывать какие-то обращения, воззвания, которые протестуют против нарушения прав человека. Я говорю о своем пути. Некоторые останавливаются на чтении литературы, некоторые – на том, что раздают другим книги, некоторые не подписывают обращения и воззвания, а другие проходят этот барьер и продолжают развиваться. Потом была реальная помощь политзаключенным, в которую я втянулся.

Апогеем моей диссидентской активности можно считать 1978 год, когда я активно занимался случаями использования советской властью психиатрии для преследования инакомыслящих и расследовал более 80 таких историй, летом вступил в члены Украинской Хельсинкской группы и в декабре был арестован первый раз.

Я не считаю себя пострадавшим. Я пытался что-то сделать по мере возможности. Старался что-то противопоставить советской власти и ее мощному репрессивному аппарату. Власть отвечала мне вполне «адекватно». Я знал, что в этом не одинок, но диссидентов не так много, всего несколько тысяч на двухсотмиллионный советский народ. Тем не менее это была скорее личная самореализация, а не иллюзорный расчет как-то поколебать советскую власть. Понятно было, что нашими усилиями ее нельзя было разрушить. Она сама гнила изнутри и догнила до своего распада.

То, что о диссидентах было известно всему миру, разрушало советский миф. 220 миллионов людей прекрасно живут, двигаются к коммунизму, ничего другого не желают, но есть несколько тысяч человек, которые самим фактом своего существования утверждают, что миф ложный. Вот я попал в число этих людей. Это был мой путь. Я его сам выбрал и сам шел по нему. И, к счастью, не встретился с таким препятствием, которое заставило бы меня повернуть обратно.

Я был уже закоренелым «рецидивистом», когда мне предложили амнистию, это было в январе 1987 года, шел второй трехлетний срок моего заключения, мне оставалось сидеть 9 месяцев. Поскольку за все время принудительного общения с властью, с КГБ, со следователями, с прокурорами я не подписал ни одной бумаги, ни одного показания не дал, я не захотел изменять своим принципам, когда мне осталось сидеть 9 месяцев. Я совершенно спокойно отказался от этой амнистии. Она была такая весьма коммунистическая. Нужно было подписать бумагу, что ты обязуешься не заниматься политической деятельностью. Некоторые подписали, а потом продолжали заниматься.

Я не считал, что занимаюсь политической деятельностью. Это была формальность, но я воспринял это очень серьезно. Если я подпишу, то нарушу свой принцип «не сотрудничать с властью». Я не жалел и сейчас не жалею об этом.

 Сожалею о другом. Идя своим путем, ты обрекаешь на страдание близких. Со временем приходит понимание, что твой свободный выбор заставляет страдать других людей: семью, друзей. КГБ очень грамотно работал. Они накрывали не только того, кто сопротивляется, но и все его окружение, создавая им неудобства в жизни, мягко говоря. Это делалось, чтобы настроить против человека его окружение. Я потерял несколько людей, которых считал своими товарищами в эти годы. Некоторые остались, мы дружим уже 50 лет. Они прошли испытания вместе со мной.

Всего я провел в тюрьмах и зонах 6 лет и год дома под административным надзором за отказ принять «горбачевскую амнистию». Оба раза меня обвиняли по статье 187 (прим.) УК УССР, в «клеветнических измышлениях, порочащих советский государственный и общественный строй».

Любой авторитарный строй, тем более тоталитарный, строится на том, что есть внешний враг, есть внутренний, и с ними нужно бороться. И людям объясняли, кто внешний враг – империалисты, капиталисты, натовская военщина. А внутренний – диссиденты, «пятая колонна», которая не хочет идти общим строем к коммунизму. Была массированная пропаганда против таких людей. Пытались настроить общественное мнение против этих людей. Изолировать, сделать их жизнь неудобной, невыносимой. Даже когда ты видишь, что статья против тебя в газете лживая от начала и до конца, все равно тебе неловко, осадок остается. И таких статей про диссидентов, которых власть считала «отщепенцами», было достаточно много.

Я жил в городе Черновцы и не сталкивался с преследованиями за использование украинского языка. За слишком активное пропагандирование – возможно. Это уже считалось национализмом. Причем только КГБ решал, чем отличается патриотизм от национализма. С другой стороны, я рос в еврейской среде и только в студенческие годы стал понимать многие проблемы, в том числе национальные.

Может ли современная Украина повторить ошибки советского режима? Украинцев уже очень трудно построить так, как их строили в советское время. Когда-то для этого нужно было убить миллионы, а остальных запугать и построить. Большую часть уничтожить, часть купить, этим занимались в 20-е, 30-е годы. Советская власть или убивала, или изгоняла, или покупала. Так строилась «наша элита». Поэтому нечему удивляться, что она такая сегодня. Я думаю, что повторение истории невозможно. Невозможно убить 5–7 миллионов человек, чтобы остальных построить под линейку. Но сам факт формальной независимости страны не гарантирует экономического благополучия народу и демократического развития, уважения к закону, искоренения коррупции и развития новой системы ценностей. Как говорят математики, необходимое, но не достаточное условие.

Записала Яна Гончаренко

focus.ua