Читальный зал

Михаил Калик, конец 1960-х

Не вписался: почему в Израиле не заметили смерть выдающегося режиссера-репатрианта

Михаила Калика ругали и в СССР, и в Израиле за «излишнюю оригинальность». Он даже ушел в тени другой утраты, когда без преувеличения весь мир скорбел по Евгению Евтушенко. Так что смерть одного из самых загадочных и оригинальных кинорежиссеров осталась практически незамеченной.

Кто-то написал о нем в фейсбуке, несколько газет откликнулись кратким сообщением. В отличие от Евтушенко, Михаил (Моисей) Наумович Калик не был знаком широким народным массам, оставаясь кумиром для весьма ограниченного круга людей.

Ни одна из его картин не стала блокбастером, никогда его имя не называлось в ряду «видных советских режиссеров», но вовсе не потому, что он уехал в Израиль, а потому, что советским он никогда не был. В отличие от многих других знаменитостей.

Проще всего, наверное, было бы перечислить основные вехи жизненного пути, но для тех, кто их не знает, есть Википедия. А остальные и так знают: и про обвинение в «подготовке покушения на товарища Сталина», и про лагеря, и про упорство в стремлении к режиссуре, и про какую-то необъяснимую бескомпромиссность, сделавшую его изгоем и в СССР, и в Израиле. Короче, человек, который не вписался.

Одна из самых пронзительных и светлых картин советского кинематографа 1960-х – «Человек идет за солнцем» - была не принята по причине, которая только на первый взгляд кажется смехотворной: мальчик идет вслед за солнцем, которое заходит на западе. То есть автор призывает нас на Запад, к буржуям и капиталистам.

Смешно? Для тех, кто бывал на такого рода худсоветах, нисколько. Скорее страшно, потому что говорилось подобное на полном серьезе.

Что делает нормальный человек на месте режиссера? Снимает что-нибудь партийное по форме и советское по содержанию. Что делает Калик? Снимает фильм о любви с цитатами из Притчей Соломоновых и Песни песней, а до кучи еще и с комментариями попа-выкреста Александра Меня. Ну, вот как с ним быть?

Кстати, в этом фильме (естественно, благополучно отправленном на полку) свою лучшую роль сыграла Светлана Светличная, из которой Калик каленым железом вытравил растиражированный шаблон роковой красавицы. Ни до, ни после у нее не было материала, в котором она действительно смогла бы раскрыться как актриса, а не что-то в стиле «Не виноватая я! Он сам пришел». Забавно, что «Бриллиантовая рука» Гайдая и «Любить...» Калика были сняты в одном и том же году.

Впрочем, Калик вообще терпеть не мог никаких амплуа. У него все актеры становились другими. В том же «Любить...» появляется еще одна звезда «Бриллиантовой руки» – Андрей Миронов, запомнившийся невиданным до того мастерством эпизода, а в «До свидания, мальчики!» снимается совершенно не похожий на самого себя Евгений Стеблов.

Странный он был, Моисей Калик. Черно-белое кино с неторопливой камерой, неожиданно наполненные светом кадры, обрывающиеся сцены без начала и без конца – сами додумывайте, с чего это все началось и чем закончится. Некоторая оторопь после просмотра - и попытка осмысления, попытка найти тот самый конец истории, который автор оставил на наше усмотрение.

Чужой, не советский, не желающий вписываться ни в какие рамки, Калик уезжает в Израиль и, развив бешеную деятельность, находит деньги на свой первый – и последний – израильский фильм «Трое и одна»: 750 тысяч лир. В 1975 году в Израиле платили лирами.

Сами подумайте, что могло быть более провальным в Израиле середины семидесятых, чем фильм по горьковским рассказам? Где Горький - и где Израиль, до сих пор переживающий травму Войны Судного дня. Да, фильм Калика, перенесенный на местную почву, заканчивается призывом резервистов на эту войну, но и это не спасает.

Снимать фильм по рассказам классика пролетарской литературы в стране, где в эти годы бешеной популярностью пользуются «фильмы-бурекасы»,

где снимаются «Полицейский Азулай» и «Высота Хальфон не отвечает»? И вот результат: «Нет у Калика ни малейшей связи с Израилем, с его обществом и его людьми, нет у него связи и с сюжетом рассказа. Нет и связи с творческой манерой автора, в общем, не надо было его снимать вообще», - писал тогда в газете «Давар» критик Зеэв Рав-Ноф. Критики знают, что надо снимать, а чего не надо, что в СССР, что в Израиле.

Тем не менее фильм «Трое и одна» был кандидатом на Каннский фестиваль и, конечно же, не прошел. История повторилась.

И Калик замкнулся. Он больше не снял ни одного фильма в Израиле и только перемонтировал свои прежние работы. И еще снял «И возвращается ветер» в СССР в разгар перестройки. Впрочем, и в перестроечное кино он тоже не вписался. Такая уж была у него судьба.

Кинорежиссерам вообще трудно вписываться в чужой мир с другими культурными кодами, с другим восприятием, с другим взглядом на жизнь и искусство. Но смогли же вписаться в мировой кинематограф чех Милош Форман и поляк Роман Поланский? Смогли. А Калик не смог. Поэтический кинематограф тьмы и света остался где-то на обочине мейнстрима, а снимать «то, что надо», Калик не умел категорически.

 «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни. Отвергни от себя лживость уст и лукавство языка удали от себя. Глаза твои пусть прямо смотрят, и ресницы твои да направлены будут прямо пред тобою. Обдумай стезю для ноги твоей, и все пути твои да будут тверды» (Притчи Соломоновы, гл. 4, ст. 24-26).

Саша Виленский

vesty.co.il