Читальный зал

Фото со страницы в Facebook

Погодные условия

Живущий в наших широтах должен, казалось бы, давно уж привыкнуть к тому, что ложная объективность календаря постоянно входит в оскорбительное противоречие со всем тем, что мы по давней привычке называем «реальностью».

Но нет. Человек негодует. Человек, и без того издерганный новостями, одна другой причудливее и тревожнее, срывает свое раздражение на погоде. Хотя, казалось бы, и без погоды всего навалом.

Погода время от времени становится не менее актуальным и социально острым информационным поводом, чем, допустим, химические атаки, гипотетическая угроза ракетных ударов или маячащая на обозримом историческом горизонте перспектива повального истребления человеческого жилья безо всяких даже бомбардировок.

Бывают дни, когда социальные сети наполняются гневом, сарказмом, грубыми насмешками или жалобными всхлипываниями по поводу погоды.

В середине, казалось бы, минувшей зимы едва ли не главной темой была тема оттепели, какими бы значениями это слово ни нагружалось. Теперь же, в середине, казалось бы, наступившей весны все говорят о «вечной зиме», вроде бы имея в виду всего лишь малоутешительные показания термометра, привинченного к наружной раме окна, но при этом подразумевая и некую многозначительную метафору.

В этих разговорах бывают, как правило, причудливо переплетены два сильных чувства. Чувство негодования, многократно усиленное тем досадным обстоятельством, что в происходящем безобразии совсем некого обвинить, а так хотелось бы. И чувство необычайной легкости и даже свободы в высказываниях и оценках, потому что от наших усилий и нашей воли не зависит решительно ничего.

Не зависит, да. Но вспоминать иногда о том, что в жару лучше всего искать тень, а в холод искать тепло, все же не будет лишним.

Сейчас вот, например, холодно. И надо согреваться. И надо согревать друг друга всеми доступными средствами. Например, общими воспоминаниями.

Какими далекими воспоминаниями согревается иногда взрослый городской человек в дни холодной, никак не наступающей весны? Над каким огоньком держит он озябшие руки? Понятно, над каким. Понятно, о чем вспоминает он.

 Он вспоминает о дырявом гамаке, о волейболе на лужайке, о ворованных яблоках, о варенье из малины, о воскресных шумных гостях, о холодном щавелевом супе, о поносе, о сырых дровах, о протекающей крыше, о шаровой молнии, о пойманной в траве ящерице, чей хвост навсегда остался в его руке. О шатающемся заборе и провалившемся крыльце. О крапиве и шиповнике. О сломанном велосипеде и ободранных коленках. О бочке с дождевой водой, куда торопливо окуналась вырванная с грядки морковка перед непосредственным ее употреблением. Об обгорелых плечах и мучительной дождливой скуке.

Почему беллетристы и киношники многих поколений так любят изображать дачу и дачную жизнь, объяснять не надо. Дача – это прежде всего детство. Многие поколения горожан учились ориентироваться в пространстве, блуждая среди исполинских георгинов и накрывавших их с головой лопухов.

Дача – бедная, но близкая родственница усадьбы. Той самой усадьбы, которой, как сливочным кремом, густо пропитаны страницы Пушкина, Тургенева, Толстого, Бунина, Набокова.

Но под стук топоров, вырубивших под корень чеховский вишневый сад, закончилась усадебная эпоха и наступил Великий дачный сезон.

Бурный и трагедийный двадцатый век не располагал к вдумчивой усадебной безмятежности. Но тем сладостнее была иллюзия пусть временного, пусть ненадежного и тревожного, но все же маленького рая, полученного тобой как компенсация за твой непосильный труд, за жизнь в тесноте и крикливости коммунальных квартир, за нервные автомобильные гудки за окном, за тревогу и беспокойство, за фатальное ожидание мелких и крупных бедствий. Эту иллюзию олицетворяла собой загородная дача.

Дачи были беднее и роскошнее. Маленькие и большие. Дачи покупали. Дачи снимали на лето. Особенно «заслуженным» гражданам щедрое государство дарило дачные участки и дома. Существовали дачные поселки академиков, генералов, министров, партийных и профсоюзных начальников всех рангов. Дачные поселки писателей и артистов, певцов и танцоров, художников и космонавтов, архитекторов и сотрудников спецслужб. Эти дачи и эти поселки служили знаками отличия, как число звездочек на погонах. В этих домах теперь живут их потомки – дети и внуки. А чаще всего – совсем посторонние люди. Некоторые из писательских дач стали музеями.

Но всегда дача, любая дача, воспринималась как пространство приватности, спокойствия и добрососедского взаимного дружелюбия. Ощущение это было, разумеется, ложным, потому что из дач людей увозили по ночам с не меньшей интенсивностью, чем из городских квартир. Но оно, это ощущение, все равно было. Культурно-генетическая память о неприступном замке, о доме-крепости, видимо, давала о себе знать несмотря ни на что.

Поездки на дачу были родом интеллигентского эскапизма. Это было бегство из бездушного города, средоточия агрессии и репрессивного идеологического давления. Не таким, конечно, это бегство было радикальным, как байдарочные походы с их кострами и гитарами. Но и там, на даче, можно было позволить себе не бриться несколько дней и не следить постоянно за «правильным» выражением лица.

В дачных домах доживали свой век устаревшая мебель, старая посуда, старое расстроенное пианино, старые игрушки, книги и журналы, которые жалко было выбросить. На стенах висели акварельные пейзажи кого-нибудь из соседей, художников-любителей.

На дачах заводились знакомства, иногда перераставшие в «дачные романы» или долгие дружбы.

Ох, как хорошо я помню комариные дачные вечера моего детства. Застекленная веранда. Соседи. Чай. Смех. Патефон. Анекдоты. Поскорее бы уже наступило завтрашнее утро, когда мы все вместе пойдем в лес за земляникой, а днем мама обещала сварить холодный свекольный борщ. Какое счастье! Только бы не эти ужасные комары!

Но куда это нас занесло? Какие дачи? Какой чай с вареньем? Какая веранда? Какие комары? «Живем в таком климате, того и гляди снег пойдет!» – как говорила одна из героинь «Трех сестер».

Ну да, это так. Однако календарь – как, кстати, и история – все равно берет свое. И поэтому человек, очутившись посреди весны – пусть и чисто номинальной, – все равно бывает склонен к некоторым неясным мечтаниям и смутным надеждам.

Не в наших силах изменить погоду. Но в наших силах помнить, что бывает и другая. И не только бывает, но и обязательно будет.

Лев Рубинштейн

inliberty.ru