Читальный зал

В Одессе на ул. Еврейской в доме № 1 установлен памятный горельеф

День рождения Жаботинского – в Одессе

«Его предназначение – быть первой скрипкой в оркестре народа Израиля». Эти слова были сказаны о Владимире (Зееве) Жаботинском. Сказаны не другом, не соратником – одним из противников, которых в его бурной насыщенной жизни было более чем достаточно...

Еще каких–то полтора десятка лет тому назад многих почитателей литературной Одессы можно было бы поставить в тупик, попросив назвать автора следующих проникновенных строк: «Вероятно, уж никогда не видать мне Одессы. Жаль, я ее люблю.
К России был равнодушен даже в молодости: помню, всегда нервничал от радости, уезжая за границу, и возвращался нехотя... Я не к одной только России равнодушен, я вообще ни к одной стране по–настоящему не «привязан»; в Рим когда-то был влюблен – и долго, – но и это прошло. Одесса – другое дело, не прошло и не пройдет»... Так в романе «Пятеро» писал об Одессе один из талантливейших ее сыновей – Владимир Жаботинский, практически вычеркнутый из нашей истории и культуры на долгие–долгие годы.

– Одесская литературная школа, лишившись Жаботинского, стала беднее, – уверена Елена Каракина, ученый секретарь Литературного музея. – Невзирая на блистательные имена Бабеля, Ильфа, Петрова, Катаева, Олеши, эта школа была неполной – пока в начале 1990–х годов в Одессу не вернулся роман «Пятеро» Владимира Жаботинского, только тогда она обрела полноту существования. Жизнь бывает куда интереснее мистических выдумок; таинственного, загадочного и справедливого в ней много больше, чем может придумать человек в обыкновенной реальной жизни.
В 1992 году в Одесский литературный музей пришла посылка из Тель-Авива, из Института Жаботинского. В посылке лежали книги. Моя коллега наугад взяла одну из них, открыла на странице 21-й и прочла: «В Виноградной комнате подошла ко мне Маруся и спросила»...
И у всех, кто это слышал, прошел мороз по коже. Нам, конечно, было известно, что Жаботинский посещал заседания Литературно–артистического общества, расположенного во дворце князей Гагариных, где сейчас находится наш музей, посещал нашу Виноградную комнату... Вот так получилось, что Жаботинский вернулся именно туда, где начиналась его публичная деятельность, где он читал первые лекции. В этом была и какая-то великая загадка, и высочайшая справедливость. Жаботинский был на долгие годы изгнан из памяти людей, живущих в городе, в котором он родился. Изгнан, запрещен, прочно забыт. Но – ничто не забыто. Ничто в этом мире не проходит бесследно, особенно когда речь идет о личности такого масштаба. Даже вся махина советской власти не сумела заставить его забыть...

Дом, с которого начинается одесская улица Еврейская, – дом № 1. Здесь в 1897 году жил Владимир (Зеев) Жаботинский. Еще какой–то десяток лет назад об этом можно было узнать лишь от знатоков истории Одессы, причем той части истории, которую забыли не случайно. Теперь об этом можно прочесть на мемориальной доске. Ее открыли летом 1997-го, тогда же прошла и первая в Одессе международная конференция, посвященная памяти Владимира Евгеньевича (Зеева) Жаботинского. Пожалуй, более всех был тогда взволнован встречей с Одессой Зеев Жаботинский – внук Владимира Жаботинского. По его словам, именно здесь он впервые так ощутимо почувствовал связь времен и поколений...
На том памятном открытии был один очень немолодой человек – успешный израильский адвокат Барух Минкович, когда–то знавший Жаботинского лично. В Одессу он приехал в первый раз, но ее топографию, названия улиц (которым к тому времени уже вернули их исторические названия), их расположение знал наизусть. И – наизусть, абзацами, с какой-то детской восторженностью цитировал: «Рука зудит воздать подробную хвалу Красному переулку, с крохотными домиками в сажень шириной, последней крепости полутурецкого эгейского эллинизма в городе, который когда-то назывался Ходжабей; тихой Гаванной улице, куда незачем было сворачивать извозчикам; Соборной площади, где кончалась Дерибасовская и начинался другой, собственно, мир, с иным направлением улиц, уже со смутным привкусом недалеких оттуда предместий бедноты – Молдаванки, Слободки–Романовки, Пересыпи, – словно здесь два города встретились и, не сливаясь, только внешне сомкнулись»...
Израильтянин цитировал «Пятеро» – книгу, которую в Одессе тогда если и читали, так очень и очень немногие, книгу, о которой позже, уже после выхода первого одесского ее издания (оно увидело свет в 2000-м) Михаил Жванецкий сказал: «Это лучшее из того, что я прочитал в последние годы. Жаль, что такие книги выходят в то время, когда никто не читает».

По тому же адресу – Еврейская, 1, – но уже осенью 2007-го, в 127-й день рождения замечательного человека, подаренного миру замечательным городом, к мемориальной доске были возложены цветы от одесской мэрии. Во Всемирном клубе одесситов открылась фотовыставка, посвященная его памяти. Экспозицию условно можно было поделить на три части: Жаботинский и Одесса, Одесса у Жаботинского, Жаботинский вне Одессы. Здесь были представлены фотографии разных лет жизни политика и писателя, репродукции титульных страниц его книг, газетных публикаций, фото одесских улочек, памятников, гаваней, порта. Здесь же можно было увидеть метрические записи о женитьбе Жаботинского и рождении его сына. А еще состоялась книжная ярмарка, посвященная замечательному одесситу, вечер памяти и презентация нового издания его книги «Пятеро»...

– Почему Одесса так обязана этому человеку? – спрашивает Елена Каракина и сама дает ответ: – Потому что он нас возвращает к сути и смыслу этого города. Мало кто любил Одессу так, как любил ее Жаботинский. Известна история о том, как в одной из парижских гостиных зашел разговор о преимуществах разных столиц. Говорили о Брюсселе, Лондоне, Париже... Жаботинский молча слушал этот разговор, не вмешиваясь в него. Когда тема иссякла, он произнес: «Как можно говорить о том, какой город самый красивый, самый большой, когда в мире существует Одесса?». Ему на это возразили – пусть самый красивый, ладно, о вкусах не спорят, ладно... Но самый большой? Вот в Лондоне проживает 8 миллионов населения. Да, согласился Жаботинский, в Лондоне действительно живет 8 миллионов. Но тогда в Одессе – 9... Своим патриотизмом, безмерной любовью к Одессе неизвестный нам, забытый Жаботинский поддерживал существование этого города, его славу, его легенду.

Он родился в свободном городе. Он жил в городе, в котором говорили на ста языках – «лучшей песне человечества». Он жил в городе европейском, где здравый смысл имел чрезвычайное значение, но и любовь была очень важна. Этот город и сформировал характер удивительного, гениального, великолепного человека, который прожил такую короткую, но такую яркую, жгучую и такую блистательную жизнь...
Одесситы, которые собрались на Базарной площади, где звучали песни на иврите и можно было полистать книги Жаботинского, уже, наверное, успели подзабыть, что долгие годы имя это если и упоминалось вообще, так с обязательным пояснением – «воинствующий сионист» – либо, еще почище, «глава фашистского крыла в сионизме». А те, кто успел в своей жизни зацепить хотя бы кусочек марксизма–ленинизма, наверняка помнят, что такое сионизм, по версии старых философских словарей. Это есть, ежели верить серьезным советским научным трудам, «шовинистическая реакционная идеология и политика еврейской буржуазии, отличающаяся расизмом, антикоммунизмом, антисоветизмом»... Такое вот определение – со всеми вытекающими. Так стоит ли удивляться, что имя это на десятилетия было вымарано из нашей истории, из памяти города, по которому Жаботинский тосковал всю жизнь?

– Возвращение Жаботинского в Одессу началось где-то в начале 90-х годов, – вспоминает профессор, доктор филологических наук Марк Соколянский. – Тогда была создана комиссия по увековечению памяти Жаботинского, ваш покорный слуга был ее первым председателем. Что–то мы уже знали, еще больше – открывали для себя. Затем были научно–практические конференции, посвященные Жаботинскому, многочисленные публикации. А в начале этого тысячелетия в Одессе вышло уже, наверное, больше книг Жаботинского, чем в каком-либо другом городе на постсоветском пространстве... Однако сказать, что уже все сделано, было бы очень преждевременно, настолько разнообразен и ярок Жаботинский, настолько интересно и глубоко его наследие... Пожалуй, до сих пор наиболее полное освещение находит его политическая деятельность, в Тель-Авиве есть Институт Жаботинского, который, главным образом, сосредоточен на этом. А здесь, в Одессе, мы заполняли другую нишу, больше говорили о его литературном творчестве. Но есть еще Жаботинский – оратор, Жаботинский – публицист. Есть и другие грани его дарования, его творчества, которые освещены куда меньше. Так что, нужно продолжать!

Жаботинский мог прожить жизнь блестящего журналиста, писателя, переводчика, поэта. А выбрал жизнь политического деятеля и солдата. Все круто изменили события 1903 года – кишиневский погром. Именно тогда Жаботинский решил посвятить себя борьбе за независимое еврейское государство, именно тогда он стал сионистом (потому что никем другим, наверное, просто не мог бы стать): «Я служу, не потому что обязан, – человек ничего никому не обязан, – а потому что я так хочу»... Он не только воскресил идею еврейской военной силы, которая была вытравлена из сознания еврейского народа со времен Бар-Кохбы.

Он сам стал воплощением этой идеи – в Одессе, когда присоединился к подпольной организации самообороны, в Лондоне, где добивался создания Еврейского легиона, в Заиорданье, когда надел форму и стал солдатом 38–го королевского стрелкового батальона, в крепости Акко, куда был брошен британскими властями. Его приговорили к 15 годам каторги. Но вынуждены были отпустить... Накануне второй мировой Жаботинский, предвидя, чем обернется для еврейского народа воцарение нацизма в Европе, пытается эвакуировать евреев в Палестину.

Судьба оказалась милостива к Жаботинскому. Он умер до того, как стали реальностью видения огромного кладбища – от Балтийского до Черного морей. Умер, не увидев, как страшно все угадал. Но им было угадано и другое – страна, в создание которой он верил.

Жизнь Жаботинского – жизнь солдата, политика, общественного деятеля. Он был жестким, неоднозначным, часто раздражавшим окружающих, «неудобным» человеком. Он был необыкновенно аскетичен и «закрыт» во всем, что касалось личной, «необщественной» жизни. Даже автобиографическая «Повесть моих дней» – скорее история сионистского движения, одним из лидеров которого он был, нежели история самого Жаботинского. И вдруг за несколько лет до смерти в Париже издается книжка «Пятеро», исповедальная, нежная, искренняя – до комка в горле, иногда кажется – читаешь личный дневник, личные письма, адресованные, в общем-то, вовсе не тебе.

По Одессе тосковали многие – и из поколения Жаботинского, и те, кто был моложе (Валентин Катаев, Эдуард Багрицкий, Илья Ильф... – список можно продолжить). Но в их тоске не было обреченности. Они существовали в одном географическом измерении с городом своего детства, юности, грез. Для Жаботинского Одесса была недостижима, он от Одессы был отлучен. Однажды и навсегда. Он знал, что никогда сюда не вернется. И – возвращался, когда писал роман «Пятеро», эту своего рода «энциклопедию одесской жизни» начала ХХ века.

...Жила–была в веселом, богатом, солнечном южном городе одна счастливая, благополучная, дружная и гостеприимная семья. Мать Анна Михайловна, отец Игнац Альбертович, три сына – Марко, Сережа, Торик и две дочери – Маруся и Лика. И все у них было хорошо... Может быть, самому Владимиру (Зееву) Жаботинскому именно так хотелось рассказать историю семейства Мильгромов. Но если бы все было именно так, книжка не была бы написана. Потому что на самом деле все было совсем иначе. Распад семьи, крушение устоявшейся жизни, трагически нелепые судьбы детей, ни с чем не сравнимое горе матери – «одесской Ниобеи», как назвал ее Жаботинский...

И все же «Пятеро» – книга не об этом, вернее, не только об этом. Она густо населена: «людьми дела» (хлебная торговля – краеугольный камень благополучия тогдашней Одессы), студентами, прекрасными женщинами, литераторами, репортерами, моряками, налетчиками, люмпенами... Все, что в ней происходит, происходит в Одессе. И Одесса – не декорация, не театральные подмостки, на которых происходят события трагические и комические, сугубо личные или дышащие в лицо холодноватым ветерком причастности к Большой Истории Века. Одесса – с кафе Фанкони, с пивным заведением Брунса, с Ланжероном, с «красным бархатом кресел и балконов» оперного театра, с Потемкинской лестницей в двести «низеньких барских ступенек», с бубликами и свежестью здоровенной арбузной «скибки» и с Виноградным залом Литературки – главная героиня романа.

Можно раствориться в любви. Можно растворить любовь в себе. Одесса была растворена в Жаботинском. Она растворена в его романе «Пятеро». В книге этой много горьких, трагических строк. Но и горечь, и боль растворяются в нежности, растворяются в ласке. Они уходят – и горечь, и боль. «Все, что есть на свете хорошего, все ведь это ласка: свет луны, морской плеск и шелест ветвей, запах цветов или музыка – все ласка. И Б-г, если добраться до Него, растолкать, разбудить, разбранить последними словами за все, что натворил, а потом помириться и прижать лицо к Его коленям, – Он, вероятно, тоже ласка... Потешный был город; но и смех – тоже ласка. Впрочем, той Одессы уже давно нет и в помине, и нечего жалеть, что я туда не попаду»... Так Владимир (Зеев) Жаботинский заканчивает, будто обрывает на полуфразе свою книгу, написанную о городе и для города, в который он вернулся.

– Можно посетовать на то, что многие одесситы не знают Жаботинского, не ведают, не читают, – говорит Елена Каракина. – Но что нам за дело до этого? Надо только услышать несколько строк из текстов Жаботинского, прочесть одно его стихотворение, взглянуть на страницы романа «Пятеро», – и человек уже заражен, он уже не сможет жить вне поля Жаботинского. И это будет продолжаться. Если за 70 лет советской власти не удалось покончить с этим именем, то теперь, когда информация доступна, когда сердца могут открываться и быть обожжены, хочется верить, что Жаботинский еще долго будет жить среди нас.

И люди, заходя в зал одесского литературного музея, будут вспоминать эту строчку: «В Виноградной комнате подошла ко мне Маруся»... И пусть Маруся – это вымышленный персонаж, но этот вымысел – часть той реальности, в которой воедино сплетены время, люди, история, доблесть, талант. Сплетено все то, что наполняет нашу жизнь смыслом, помогая жить и дышать дальше...

Елена Литвак

 

viknaodessa.od.ua