Читальный зал

«Троцкий в представлении благочестивой Антанты», Виктор Дени, 1921

Дети Розенталя и революция

За много лет до отмены премьеры «Нуреева», в середине нулевых на сцену Большого вышли «Дети Розенталя». Опера Леонида Десятникова вызвала в Думе яростные протесты, и перепуганное театральное начальство пригласило в театр депутатов. Дабы те удостоверились в отсутствии крамолы. Ее там и в помине не было, даже еврейской темы, «дети» же оказались всего лишь клонами пяти великих композиторов, созданными в СССР в лаборатории профессора Розенталя и вынужденными побираться у Курского вокзала на излете советской власти. Автор либретто – Владимир Сорокин, у него все бывает.

Правда, те, кто больше всех возмущался, от приглашения отказались – не привыкли в опере досуг проводить. Благодаря этому обстоятельству я оказался в зрительном зале, среди тех слуг народа, кто все же пришел. Помню, один из них, глядя на сцену, то и дело крестился, другой громким шепотом объяснял соседу, что это жиды протащили «Детей Розенталя» в Большой театр, третья тихо материлась, тоже упомянув злое слово. Бурная реакция была не столько на авангардизм постановки, сколько на неблагозвучную фамилию, невозможную, по убеждению знатных зрителей, на главной сцене страны.

Почему-то я принял все это на свой счет, вообразив в роли брошенных взрослых детей Розенталя себя и своих ровесников со схожими фамилиями, рожденных в середине века. Глупо, конечно. Разве что, как и у оперных персонажей, разделилась наша жизнь на две половины. Ну так что с того, кому-то повезло, кому-то нет, ведь у всех так. На выпавшее нам время вообще-то грех жаловаться. Погромов и войны мы не застали, были молодыми, пили-гуляли, какой такой антисемитизм? Ну разве немного в школе, ну еще при поступлении в институт да при устройстве на работу, не на всякую, конечно, да за границу не пускали и не сильно продвигали, а в остальном все ведь было чудесно.

«Сионисты»

Ну да, быть евреем во времена моей юности было немного стыдно, само это слово было едва ли не под запретом. В газетах евреев называли «лицами еврейской национальности», а в народе – «французами». Впрочем, бранили не евреев, а сионистов. На политзанятиях рекомендовали изданную миллионными тиражами брошюрку с израильским флагом на обложке «Осторожно, сионизм!». О том, что сионизм всего лишь идея создания еврейского государства, большинство и не подозревало. Тем не менее, чтобы соблюсти приличия, разъясняли: есть евреи, и есть сионисты. Впрочем, народ быстро разобрался, что имеют в виду одних и тех же. Тому подтверждение – анекдот о газетной опечатке, из-за которой «пианист Сердюк» стал «сионист Пердюк».

В то неудачное время, когда Советский Союз разорвал дипломатические отношения с еврейским государством, мне в числе других «детей Розенталя» наступил черед поступать в институт. О своем провале на очный говорить не стану – как докажешь, что там было причиной, особыми талантами я не обладал. А вот те, кто ими и вправду обладал, победители математических олимпиад, при поступлении узнали, что лучшие вузы страны не для них. Шансов не было не только у тех, у кого в пятой графе паспорта было «еврей», но и у полукровок (если национальность родителей различалась, можно было выбрать ее для ребенка при получении метрики). На мехмате или физмате МГУ приемная комиссия в обязательной автобиографии требовала указывать данные родителей, выискивая подозрительные отчества. На устном экзамене «нежелательным» предлагались специальные «задачи-убийцы», далеко выходившие за рамки школьной программы.

Вот антисемитам было раздолье. Помню рассказ подруги, поступившей в Бауманку, куда проходной балл был совсем невелик и брали кого попало. За одним, естественно, исключением. На ее глазах в течение часа экзаменатор на глазах у изумленной аудитории мучил абитуриента, наконец завалил его, а потом с тихим хохотом шушукался с пришедшим коллегой.

«Троцкисты»

Мне же на вступительных пришлось сдавать историю. Львиную долю билетов составляли вопросы о «Великом Октябре» и бывшей нашей партии. И глядя на фамилии участников первых партийных съездов, я не мог не задумываться, как же так вышло, что построенное при их помощи государство страдало приступами антисемитизма.

На самом деле не так уж и много их было, в первом советском правительстве всего один из пятнадцати наркомов, правда, на большевистских съездах побольше – свыше пятнадцати процентов евреев. Это в эмигрантской послереволюционной прессе цифры при помощи подтасовок были в несколько раз завышены. И евреев стали отождествлять с большевиками, увидев в них участников мирового еврейского заговора с целью совершения революций. Оттуда идея эта переползла в гитлеровскую «Майн кампф» со всеми вытекающими.

Да и не такими уж евреями они были. «Я не еврей, я интернационалист», – заявил Троцкий депутации киевских раввинов, пришедших к нему за защитой от местных властей, решивших закрыть главную городскую синагогу.

Тем не менее фамилии ближайших соратников Ленина – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов – буквально гипнотизировали антисемитов того времени. Они уже не только отождествляли евреев и большевиков, но и возлагали на все еврейское население страны ответственность за обе революции, Февральскую и Октябрьскую, за крестьян, отнявших у помещиков земли, грабивших и сжигавших усадьбы, за бесчинства революционных матросиков, за чекистский террор.

Уже на моей памяти, в семидесятые годы такого рода разговоры докатились до интеллигентских посиделок на московских кухнях. По этому поводу началось определенное брожение, в которое были вовлечены антисемиты, как просоветски настроенные, так и антисоветски. И те и другие ругали евреев, одни – за предательство дела Ленина, другие, именовавшие вождя Бланком (за имевшуюся у него микроскопическую часть еврейской крови), – за его поддержку. Все по Губерману:

За все на евреев найдется судья.

За живость. За ум. За сутулость.

За то, что еврейка стреляла в вождя,

За то, что она промахнулась.

«Не нравится нам в вас то, что вы приняли слишком выдающееся участие в революции, которая оказалась величайшим обманом и подлогом», – писал монархист Василий Шульгин в своей книге «Что нам в них не нравится» (1929 год), ходившей во времена моей молодости в самиздате. Ему вторил другой любитель перечисления еврейских фамилий – математик и диссидент Игорь Шафаревич в своей, тоже самиздатской, «Русофобии» (1982 год). Все это было лет за двадцать до солженицынских «Двухсот лет вместе».

Между тем в октябрьские смертные дни евреев можно было увидеть по обе стороны баррикад. Родной брат Якова Свердлова Зиновий Пешков был активнейшим противником большевизма. Комендантом захваченного ночью 25 октября 1917 года Зимнего дворца был видный эсер Петр Рутенберг. Он был арестован в ту же ночь и заключен в Петропавловскую крепость (выпущенный оттуда, уехал в Палестину).

Все еврейские политические партии и еврейская пресса осудили захват власти большевиками. Судя по данным о выборах в Учредительное собрание в «черте оседлости», в массе своей евреи большевиков не поддержали. Почти две трети тамошнего населения были ремесленниками и мелкими кустарями, так что грядущие преобразования полностью ликвидировали традиционный еврейский образ жизни. Многие евреи воевали в белой армии.

Тем не менее 7 января 1918 года историк еврейского народа Шимон Дубнов написал пророческие строки: «нам не забудут участия евреев-революционеров в терроре большевиков. Сподвижники Ленина: Троцкие, Зиновьевы, Урицкие… заслонят его самого. …Позднее об этом будут говорить громко, и юдофобия во всех слоях русского общества глубоко укоренится... Не простят».

Есть известный психологический феномен: когда уровень чужаков достигает десяти процентов, местным кажется, что к ним относится не каждый десятый, а каждый второй. Правда, срабатывает этот принцип не всегда. Например, в Москву за первые два десятилетия ХХ века приехал навеки поселиться целый миллион татар. Но этого никто не заметил, поскольку те, как правило, не поднимались высоко по социальной лестнице. А тут совсем другое дело – евреи были куда как заметны. После революции их процент среди начальства в разы превышал долю в общем населении. Люди-то прежде не видели еврея у власти, даже мелким чиновником, а тут сразу во главе и Москвы, и Ленинграда, не говоря уже о Красной армии.

Впрочем, заметное присутствие евреев в эшелонах власти продолжалось недолго, предвоенные репрессии положили ему конец. Между прочим, обилие жертв репрессий среди евреев не прошло мимо руководства нацистской Германии. Йозеф Геббельс писал в своем дневнике: «Не ликвидирует ли Сталин постепенно и евреев? Вероятно, он только для того, чтобы ввести в заблуждение весь мир, называет их троцкистами». И вправду, в тридцатые годы, судя по воспоминаниям современников, в обыденном сознании «троцкист» означало то же, что еврей. Этот эвфемизм быстро ушел в прошлое, на его место пришли другие.

«Либералы-космополиты»

При Брежневе – «сионисты», а нынче – «либералы», с легкой руки Захара Прилепина. Ну не совсем его, скорее Юрия Слезкина, написавшего в своей «Эре Меркурия», что слово «евреи» еще и символ либерализма. Но это Прилепин от имени «либералов» обратился с письмом к товарищу Сталину, по его словам, «положившему в семь слоев русских людей», чтоб спасти жизнь нашему семени. Правда, «положил» вождь не одних только русских (по крови) людей, в Красной армии евреи были пропорционально представлены, и никаких особых мер по спасению оставшихся на оккупированной территории не принималось. Больше того, в 1944 году Сталин сам говорил «о некоторых необоснованных претензиях товарищей еврейского происхождения, которые думают, будто эта война ведется за спасение еврейского народа».

Тем не менее «либералы» привились. «Комсомольская правда» писала о том, как «из предков либералов немцы наделали абажуров», «Завтра» – о том, что «накличут на себя когда-нибудь наши либералы новый Бабий Яр». Как говорит один популярный персонаж, кто не понял, тот поймет.

Те, кто устроил Бабий Яр, тоже любили всякие уклончивые выражения: «окончательное решение», «переселение на восток». Но все понимали, о ком и о чем речь. Антисемитизм ведь был не одной из многих сторон нацизма, на нем строилась вся, буквально вся его политика. Даже когда блицкриг провалился, Гитлер не забывал о решении своей безумной задачи, отрывая силы от фронта: избавить планету от одного из населяющих ее народов казалось ему едва ли не более важным делом, чем выиграть войну.

По авторитетному свидетельству автора «Номенклатуры» Михаила Восленского, «государственный антисемитизм в Советском Союзе начался внезапно – как ни странно, во время войны против гитлеровской Германии. Казалось, эта зараза переползла через линию фронта и охватила номенклатурные верхи». Советская пропаганда даже не поминала убитых в войну евреев, заменяя непроизносимую национальность эвфемизмом «мирные советские граждане», – будто боялась оказать услугу немецкой пропаганде. Та ведь изображала СССР как «иудейско-коммунистическое царство», и ей внимали десятки миллионов населения на оккупированной территории.

Люди, пережившие оккупацию, воссоединившись с остальными, принесли с собой опыт жизни при нацизме. Ненависть к завоевателям нисколько не помешала перенять от них явный, ничем не прикрытый антисемитизм.

Советская власть не могла прямо объявить о начале эры государственного антисемитизма, это бы противоречило декларируемому пролетарскому интернационализму. Поэтому возник новый эвфемизм – «космополит». Понятие «гражданин мира» приобрело иную коннотацию, понятную из подлой прибаутки: «чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом». Борьба с «безродными космополитами», начатая кампанией по раскрытию псевдонимов, продолжилась расстрелом членов Еврейского антифашистского комитета и арестом «врачей-вредителей». На поверхность вышел, помимо государственного, бытовой антисемитизм. Его пик я не застал, но в детстве до меня доходили тихие разговоры взрослых, вспоминавших, как соседи бурно демонстрировали желание поквитаться с «убийцами в белых халатах» и повторяли упорные слухи о готовившейся депортации евреев на Дальний Восток. Но власть уже не хотела еврейской крови. А власть не захочет, народ не подскочит, он у нас послушный.

Нынче власть у нас без предрассудков. «Никогда так хорошо нам не жилось в России, как сейчас», – не устают повторять знатные представители еврейской общины. «Теперь у нас снова правительство, которое, слава Богу, так же, как и мы, боится народа, – могли бы они повторить слова одного из персонажей Фридриха Горенштейна. – И если это правительство по глупости своей не хочет опереться на нас, мы должны быть умными и опереться на него».

К тому же в массовом сознании антисемитизм уступил место мигрантофобии, правда, и евреев осталось не так уж много, непросто вычислить их в московской толпе. Давно нет и государственного антисемитизма. Правда, представители истеблишмента с еврейскими фамилиями предпочитают не указывать в официальных биографиях свою этническую принадлежность и даже имена-отчества родителей. Немного напоминает то, как в советские годы писали о знаменитых евреях: «рижанин Михаил Таль».

Бывают, конечно, антисемитские выплески, не без этого. Раз в десять лет примерно. Прошлый раз – в середине нулевых, когда пытались воссоздать «Союз русского народа», Глазьев и Рогозин выступали на том черносотенном съезде. Тогда же в «Письме пятисот» (чуть позже – пяти тысяч) отдельные думцы и примкнувшие к ним оживили средневековый миф о ритуальных убийствах.

Не было никогда, и вот опять, аккурат в год столетия русской революции. Наталья Поклонская называет ритуальным убийством расстрел царской семьи. Евгений Милонов рассказывает о евреях, варивших в котлах христиан. Петр Толстой возмущается «внуками и правнуками тех, кто рушил наши храмы, выскочив из-за черты оседлости с наганом в семнадцатом году».

Петра Толстого, между прочим, поддержали старшие товарищи, немного неуклюже – дескать, он имел в виду не евреев, а каторжан. Получилось, что за чертой оседлости жили евреи и каторжане, тогда уж языком их межнационального общения мог быть «лагерный иврит», изобретенный ельцинским министром Михаилом Полтораниным. Государственного антисемитизма, повторяю, нет, но с прибавлением числа малограмотных во власти из всех щелей лезет антисемитизм бытовой, привычный.

У наших «наших» внутри все кипит, но воли они себе не дают. Этим летом в Ростове еврейским активистам удалось провести «марш живых» в память о двадцати семи тысячах евреев, зверски убитых семьдесят пять лет назад в Змиёвской балке. По рассказу организатора марша Аллы Гербер, «местная власть долго не хотела этого марша, и с каким трудом уже на митинге ее представители выговаривали это проклятое слово – “евреи”». Но провели же, не сорвали.

Дело в том, что в России антисемитизм может побеждать лишь при одном условии – если он поддерживается сверху. А президент у нас не антисемит, и этим он во многом выигрывает в глазах всего мира. В мире, между прочим, за известным исключением, за семь десятилетий после мировой войны тоже улучшилось отношение к евреям. Особенно если вспомнить, как «цивилизованные страны» перед войной не впускали к себе беглецов от нацистов, обрекая их на верную гибель.

«Больные»

Слову «антисемитизм» всего полтора века. Его в 1879 году придумал немецкий журналист Вильгельм Марр в своей книге о «победе еврейства над германством». Симом, как известно, звали одного из сыновей праотца Ноя. Но не все его потомки-семиты являются евреями, арабы – тоже семиты. На это обстоятельство любят ссылаться антисемиты, уверяя, что никакие они не антисемиты.

Другое слово – «юдофобия» – придумал врач из Одессы Леон Пинскер в своей книге «Автоэмансипация», написанной в 1881 году, ознаменовавшемся прогремевшими по России массовыми погромами. Он считал юдофобию одним из душевных заболеваний, передающимся по наследству, и писал, что от этой болезни лекарства нет.

Да никакая это не болезнь, сказал мне известный психолог, специалист по психологии зла Сергей Ениколопов, хотя и может послужить поводом для болезни. А может и не послужить, мало ли на какой идее человек свихнулся.

Известно немало случаев, когда одна, но пламенная антисемитская страсть овладевала людьми, психически не вполне здоровыми. На излете 1970-х годов знакомый партработник дал мне полистать машинописную копию докладной записки, направленной в ЦК КПСС неким Валерием Емельяновым, как указывалось, кандидатом экономических наук. Все советские евреи, говорилось там, сионистские агенты. Еще мне попалось на глаза что-то дикое о шестиконечных снежинках, и я вернул листы хозяину с возмущением. На что услышал в ответ: ты, понятно, будешь против, но в этом что-то есть.

Если верить «Википедии», а не верить ей в этом случае оснований нет, в апреле 1980 года Емельянов был арестован по обвинению в убийстве и расчленении топором собственной жены, судим, признан невменяемым и помещен в психбольницу. На свободу борец с мировым сионизмом вышел в перестройку и сразу же примкнул к обществу «Память». После, перессорившись с его основателем Дмитрием Васильевым, Емельянов создал свою «Память», «Всемирный антисионистский и антимасонский фронт» – все с тем же полюбившимся новоявленным черносотенцам именем. В то смутное время появилось довольно много людей психически неуравновешенных, параноиков-антисемитов, от них-то московские евреи со дня на день ожидали погромов.

Емельянова давно нет, но дело его живет, во всяком случае, при подготовке этого текста я обнаружил в Сети аж пять тысяч ссылок на его книгу «Десионизация». Одним из ее читателей был скромный и вежливый молодой человек из благополучной семьи Александр Копцев, он сильно интересовался такого рода литературой. В январе 2006 года этот двадцатилетний юноша, размахивая ножом, вбежал в московскую синагогу на Большой Бронной. С криками «Я пришел убивать!» и «Хайль, Гитлер!» ранил раввина и семерых прихожан. Невменяемым его не признали, хотя адвокаты и просили. Но в заключении он все же проходил принудительное психиатрическое лечение.

Да и за примерами посвежее далеко ходить не надо. В феврале этого года Леонид Оводов захватил семью в заложники и из своего Ново-Переделкина потребовал у Ирана политического убежища. Что вдруг? Его якобы хотели убить за найденные им «доказательства» подлинности «Протоколов сионских мудрецов».

«Когда я иду по улице, я вижу лица людей, которые могли бы стрелять, – сказала на недавней встрече с читателями Рута Ванагайте, автор книги “Наши”. – По подсчетам литовских историков, во время войны конвоировали и убивали евреев примерно шесть тысяч “наших”. Вы думаете, сейчас – при определенных обстоятельствах – не нашлось бы столько же? Из зависти, из ненависти, из-за несостоявшейся собственной жизни, из-за своей примитивности...»

Насчет примитивности – вовсе не преувеличение. Известна история, как один из отцов советской психиатрии Михаил Гуревич демонстрировал на лекции о болезни Альцгеймера больную этим заболеванием. Она не могла назвать ни своего имени, ни времени года, но на вопрос, кто ее привез в больницу, с неожиданной злостью ответила: «Жиды». Профессор повернулся к аудитории и заметил: «Вот видите, как мало нужно ума, чтобы быть антисемитом».

Так что в каком-то смысле антисемитизм – это все же болезнь, зараза, способная перекинуться на кого угодно. Правда, мне больше нравится определение Эндрю Клейвена, по которому антисемитизм – это всего лишь «такой хороший показатель наличия зла в человеке».
Лев Симкин

snob.ru