Читальный зал

Еврейская сага (из далекого прошлого)

В Пушкинском «Пире во время чумы» Председатель обращается в своей знаменитой «Песне» к пирующим с вопросом – «Что делать нам? И чем помочь?»

Собственно говоря, точно такой же вопрос задал мне Председатель Государственного Комитета по радиовещанию и телевидению при Совете министров СССР Сергей Георгиевич Лапин, пригласив в один прекрасный день в свой служебный кабинет на Пятницкой улице в городе Москве. Это произошло вскоре после знаменитой Косыгинской «рекомендации» о взимании с желающих покинуть СССР «лиц еврейской национальности» суммы, затраченной советским государством на их образование, что было тогда воспринято этими «лицами» (при всей тяжести «оброка») своеобразным открытием дверей на пути в Землю Обетованную, сиречь государство – Израиль.

В это время я, будучи Главным дирижером и художественным руководителем Большого симфонического оркестра Всесоюзного радио и телевидения (БСО), работал над циклом передач под общим названием «Музыка и живопись», надеясь пригласить многочисленных телезрителей – слушателей в волшебную страну цвето-звука, показать им всю красоту этого необъятного мира...

Одна из первых передач была задумана так: на дирижерском подиуме был поставлен мольберт, на котором импровизировал в «ташистском» стиле художник, то нанося на холст яростными ударами кисти буйные, красочные «протуберанцы», то предлагая вниманию оркестра изысканные графические построения в импрессионистском, «мирискуссническом» духе. Этим художником был некто В.Тежек, работавший тогда на киностудии «Союзмультфильм» (его порекомендовал мне мой добрый знакомый, Главный художник Большого Театра В.Ф.Рындин, во вкусе которого я не сомневался).

Самое интересное заключалось в реакции оркестра на увиденное. Эта реакция была спонтанна и абсолютно точна, в студии рождалась музыка, идентичная изображению на холсте. На яростные «протуберанцы» столь же яростно реагировали группы медных и ударных инструментов, а изысканная графика мгновенно рождала импровизации флейты в сопровождении нежнейших» глиссандо» арфы в стиле «Послеполуденного отдыха Фавна» Дебюсси.

К тому времени из оркестра «выбыли» 7 «лиц еврейской национальности» и мудрый Председатель Госкомитета С.Г.Лапин создал специальную комиссию с целью обнаружения этих «лиц» на заснятых телефильмах и немедленного «обрезания» их изображений, даже, как он выразился – «если они засняты со спины».

Бдительный Председатель, по-видимому, думал, что дело касается только «видеоряда», не сообразив, что «обрезание» богомерзких ликов повлечет за собой повреждение звуковой дорожки телефильма, после чего его надо было бы считать уничтоженным. Таким образом и было уничтожено около дюжины созданных мною телефильмов...

К уехавшим музыкантам артистами БСО была немедленно «приклеена» этикетка – «Великолепная семерка» (по названию демонстрировавшегося в СССР американского ковбойского боевика).

У меня лично эта «семерка» почему-то ассоциировалась с еврейским семисвечником...

В «Великолепную семерку» входили: первый флейтист Наум Зайдель, скрипачи Инна Двоскина, Марк Баранов, Юрий Белявский, альтисты – Ефим Золотурский и Моник Мишнаевский и виолончелист Рафаил Фурер. Все они были высококвалифицированными музыкантами. И.Двоскина и М.Баранов выступали в концертах БСО как солисты («Поэма» Шоссона и 2-й концерт Моцарта), а Н.Зайдель и Ю.Белявский с успехом участвовали в камерных концертах замечательной пианистки М.В.Юдиной.

Должен сказать, что перед отъездом из СССР, каждый из отъезжающих подвергался омерзительной публичной «проработке» на общем собрании оркестра, во время которой все, кому не лень, обливали его потоками грязи, явно получая при этом садистическое удовольствие. Само собой разумеется «задавали тон» этому позорному улюлюканью члены КПСС, тексты выступлений которых были предварительно «одобрены» начальством... К сожалению, я, как руководитель коллектива не мог не присутствовать на этих унизительных «аутодафе», но, слава Богу, благодаря своей чудом сохранившейся беспартийности (эта тема требует отдельного повествования!) каждый раз категорически отказывался выступать и «клеймить» отъезжающих музыкантов, что, мягко говоря, не очень нравилось «руководству» и, как я думаю, и самому Председателю... Я всегда считал и считаю неотъемлемым правом каждого человека выбирать для себя место жительства, потому не находил для себя возможным участие в «клеймении».

Но все это, как говорится, лирика.

Как я уже писал ранее, в один прекрасный день С.Г.Лапин пригласил меня в свой кабинет на Пятницкой улице и в очень любезной манере сообщил мне следующее: (предварительно он распорядился принести мне чаю с баранками, как он выразился – «По-ленински»).

Председатель
«К сожалению, – сказал Председатель, – за последнее время участились случаи эмиграции из руководимого Вами оркестра «лиц еврейской национальности», что заставляет меня с тревогой думать о будущем коллектива БСО. Сегодня семь человек, завтра еще семь, – ласково улыбаясь сказал Председатель, – и в результате оркестр перестанет существовать, а Вам, дорогой Геннадий Николаевич, нечем будет дирижировать... Да-с...Так вот, поразмыслив и посоветовавшись с товарищами (при этом он даже не показал пальцем на потолок, что в таких случаях обыкновенно делалось), я пришел к выводу, что возможен только один выход из создавшейся ситуации – а именно – скорейшим образом освободиться от всех «лиц еврейской национальности», играющих сегодня в БСО.

Мы, вот тут, подсчитали и выяснили, что их всего (!!!) 42...Не так уж много (еще одна ласковая улыбка...) Вот... мы их уволим, а Вы, я надеюсь, нам поможете, а затем объявим на их места Всесоюзный конкурс и пополним оркестр хорошими русскими музыкантами. Я уверен, что к нам придет масса желающих, кто же не хочет работать с Маэстро Рождественским? (улыбка становится просто ослепительной, а он предлагает мне глотнуть еще чайку...)
«А в чем, простите, может заключаться моя помощь?» – задал я вопрос Председателю. «Ну, ну как вам сказать? Ну... ну не все же у Вас такие дисциплинированные? Правда, ведь? Кто опоздал на репетицию, ...кто-то болтает во время репетиции, ... ну, а потом, не все же они безупречно играют, а...? Хотя извините, это уж целиком Ваша компетенция, я в этом, как говорится, «не копенгаген» (смешок...) Да-с... Так вот: кто–то опоздал, кто–то болтал, а Вы нам докладную записочку – так, мол, и так, а что дальше делать мы уж как-нибудь разберемся, это уж не Ваша забота... Да-с...»

«Да... вот еще... вот Вы знаете, Геннадий Николаевич, вот Вы знаете, мне бы очень не хотелось, чтобы после нашей беседы у Вас сложилось впечатление, что Лапин – антисемит. Ни в коем случае! Уверяю Вас... У меня, Вы знаете, няня была еврейка, да-да... няня – Фаина Соломоновна – милейшая, должен сказать, женщина...

А потом еще вот что. Я понимаю, что среди этих 42 человек есть хорошие музыканты, есть люди, которым Вы симпатизируете, к которым Вы просто-напросто привыкли и это совершенно естественно, это совершенно нормально, никто в Вас за это камень не бросит, но... Понимаете ли, Геннадий Николаевич, существует личный подход к решению того или иного вопроса, и существует подход государственный, который куда важнее, куда значительнее... (в этот момент улыбка сползает с лица Председателя).

Вот я Вам скажу про себя. Вы вероятно знаете, что я одно время был послом в Китае, в Пекине... Вот... и со мной жил там сынишка Ванечка... (может быть Васенька, Петенька, не помню сейчас, давно дело было – Г.Р.) Там тогда не было школы при Посольстве, – продолжает Сергей Георгиевич, – и он ходил в нормальную китайскую школу и в один прекрасный день влюбился в одноклассницу, китаяночку (Председатель понижает голос, говорит почти шепотом). Ну, Вы сами понимаете, я его всячески уговаривал, разъяснял, что все это может привести к очень печальным для меня последствиям... Ну, посмотри, говорю, Ванечка в окно. Вон наши посольские девочки во дворе гуляют, одна другой краше, ну что тебе далась эта китаянка? Нет... уперся как баран – «Я, – говорит, – папа ее люблю...» Ну, что ты будешь делать! Уперся, да и все тут! Ну... я вижу – дело плохо. Позвонил по «вертушке» Маршалу Гречко (я с ним в хороших отношениях был). Говорю: «Так, мол, и так – помоги, говорю, Андрей, забери Ванюшку в армию!» А он мне: «Не могу, он же у тебя несовершеннолетний!» Ну, туда-сюда: уговорил я его... Да-с... Пошел Ванька на следующий день в школу, а домой уже не вернулся. Его прямо из школы на посольской машине увезли в аэропорт и оттуда прямым ходом в Москву, в армию... Да-с... Ну, что... послужил, очухался, человеком стал... Вот так...»

Прослушав эту притчу, я сказал, что, к сожалению, не смогу ему помочь в увольнении 42 музыкантов, хотя совершенно согласен с ним по вопросу о приоритете государственных интересов над личными...

На что он вымолвил – «А Вы подумайте, Вы подумайте, искренне Вам советую...» (улыбка, на сей раз, на его лице не появилась...). За время нашей довольно таки продолжительной беседы (я это понял, увидев по выходе из кабинета в приемную Сергея Георгиевича довольно большое количество ожидающих встречи с ним людей), Председатель дважды отклонялся от основной темы. Должен сказать, что среди своих подчиненных Сергей Георгиевич слыл страстным библиофилом. Зная, что мне это известно, он, как бы невзначай, пытался подсунуть мне «крючок», елейным голосом спросивши (ни к селу, ни к городу!): «А вы, Геннадий Николаевич, не читали «Воспоминания» Александры Львовны Толстой под названием «Отец»?» Я сделал вид, что не понимаю, о чем идет речь и невинным голосом ответил: «Нет, не читал. А что это такое? Разве они изданы в СССР?» (каюсь, соврал я Сергею Георгиевичу. «Воспоминания» Александры Львовны я прочел во время очередных гастролей в США и с большим сожалением «забыл» их в гостиничном номере). Председатель испытующе посмотрел на меня и процедил – «Они изданы в Америке». На что я ему просто нагло сказал – «Я, Сергей Георгиевич, не читаю книги, изданные в Америке...» Он, по-видимому, подумал (во всяком случае на лице его это было написано) «Ну, он, видимо, птица стреляная...» – и был прав!

Но, желая придать этой теме элегантную концовку, он сказал – «У меня эти «Воспоминания» Петр Нилыч зачитал (тогдашний министр культуры П.Н. Демичев) – надо будет ему как-нибудь позвонить и напомнить...» (вновь засияла знакомая обаятельная улыбка).

В другой раз Председатель спросил меня: «А Вы, Геннадий Николаевич, не знакомы с Леонидом Ильичем?» «Ну, что Вы, Сергей Георгиевич, – благоговейно произнес я, – куда уж мне...» «Я Вас как-нибудь обязательно познакомлю, – доверительно пообещал Председатель, – он милейший человек...» Я склонил голову долу...

«Ну, а теперь вернемся к нашим баранам (сиречь – к евреям – Г.Р.), – уверенно сменив интонацию и, как бы засучив рукава, сказал Сергей Георгиевич и добавил,– не хотите ли еще чайку?» Словом, все, как полагается...
Через несколько дней после аудиенции у Председателя ко мне на квартиру ранним утром явился фельдъегерь в военной форме и вручил мне под расписку пакет с грифом: «Почта Председателя», в котором я обнаружил маленькую записочку с двумя словами – «Для ознакомления» и подпись – С.Лапин. Эта записочка была приклеена к грязноватенькому конверту, из которого я извлек письмецо, оказавшееся анонимным. Текст этого письмеца казался написанным левой рукой и изобиловал чудовищными грамматическими ошибками.

Письмецо было адресовано Председателю, до сведения которого автор доводил, что БСО, по сути дела, не оркестр, а сионистский центр, во главе которого стоит Г.Н. Рождественский, всячески «потакающий жидам» и пренебрежительно относящийся к настоящим русским музыкантам.

Прочитав это славное письмецо, я помчался на Пятницкую, где меня немедленно принял Председатель, который (уже без всяких улыбок) на мой вопрос – «Зачем Вы послали мне анонимку?» – спокойно ответил – «Чтобы предупредить о сложившейся вокруг Вас ситуации». На следующий день на стол Председателя легло мое заявление об уходе с поста Главного дирижера и художественного руководителя БСО. Само собой разумеется, о причине ухода я благоразумно умолчал. Ровно через две недели (согласно закону!) мне позвонил по телефону С.Г.Лапин. Разговор был очень коротким:

ОН: «Вы не передумали, не хотите взять заявление назад?»

Я: «Нет, не передумал»

ОН: «Ну, что ж – очень жаль, очень жаль...»

Буквально через несколько часов Сергей Георгиевич подписал приказ о назначении на мое место дирижера Оркестра русских народных инструментов Всесоюзного радио и телевидения В.И. Федосеева. В скором времени оркестр был «очищен от скверны» и в нем остался только один представитель «лиц еврейской национальности» – концертмейстер группы виолончелей В.Л. Симон, который, кажется, по сей день беззаветно служит своему художественному руководителю...

И остался я, горемыка, без работы: нельзя же существовать на жалованье преподавателя-«почасовика» кафедры дирижирования Московской Консерватории! Но фортуна, как говорится, многолика! Как-то, прогуливаясь по Кузнецкому мосту и горестно размышляя о своих перспективах, встретил я Бориса Александровича Покровского, идущего на репетицию оперы Шостаковича «Нос», происходившую в подвале расположившегося неподалеку бывшего филиала Большого театра , превращенного «мудрым» решением тогдашнего Министра культуры Е.А. Фурцевой в «Театр оперетты».

Разъедаемый недоверием к услышанному (ведь эта опера так трудна!), и нездоровым любопытством я попросил у Бориса Александровича разрешения послушать репетицию, на что он благосклонно согласился. Как поется в опере «Борис Годунов» – «О, что увидел (и услышал) я бояре!» Мне было продемонстрировано несколько сцен из оперы уже почти готовых к исполнению. Я был, просто напросто в восторге. И вот, увидев мою реакцию, Борис Александрович предложил мне осуществить совместно с ним постановку «Носа» на сцене руководимого им «Московского Театра Камерной Оперы», так как начавший работу над оперой дирижер Владимир Дельман только что эмигрировал в Израиль (ох уж эти мне «лица еврейской национальности», проходу от них нигде нету!) Ни секунды не раздумывая я согласился подключиться к «Носу», но... как же быть с оркестром? Ведь в штате театра, в составе его оркестра только 15 музыкантов, а партитура «Носа» требует минимум 35–40?

И тут меня осеняет поистине гениальная мысль – «Я найду необходимых и очень квалифицированных музыкантов», – говорю я Покровскому, – я приглашу их из БСО!

Всеобщее ликование... По тогдашним законам – скорее междуведомственным инструкциям – так называемый «музыкант–совместитель» получал на месте «совместительства» половину своей зарплаты «по месту основной работы». И вот, я беру телефонную трубку и звоню своему бывшему концертмейстеру в БСО, и предлагаю ему собрать группу музыкантов (человек 15–20) для того, чтобы осуществить постановку оперы «Нос» у Покровского на неслыханно выгодных условиях – каждый музыкант получит в месяц половину своей БСО-й (очень высокой!) оплаты, и плюс ко всему репетиции «Носа» будут подогнаны по времени к их рабочему БСО-му графику. Короче говоря – фантастика, «не жизнь, а малина» и.т.д. и.т.п.!

«Спасибо, – холодновато отвечает мне мой бывший концертмейстер, – я поговорю с музыкантами и через несколько дней тебе позвоню...» Эти несколько дней показались мне вечностью. Наконец долгожданный звонок прозвенел. Я приготовил лист бумаги и ручку – записывать фамилии музыкантов, и вдруг: «Ты знаешь, я даже не знаю, как тебе сказать, я переговорил кое с кем..., ну, короче, у нас ведь у всех семьи, а ты, в общем-то, «персона нон грата», поэтому они не хотят рисковать, не хотят с тобой работать...»

Безвыходных положений не бывает. Я нашел в Москве необходимое количество музыкантов, которые с радостью согласились сотрудничать со мной и с Покровским. Честь им и хвала. Постановка «Носа» имела огромный успех, мощный общественный резонанс. Разумеется, этому во многом способствовало присутствие на всех репетициях и первых спектаклях гениального создателя партитуры «Носа» – Дмитрия Дмитриевича Шостаковича....

***
Когда я еще находился на посту Главного дирижера и художественного руководителя БСО Госконцерт СССР подписал контракт с шведским импресарио Хенриком Лоддингом о гастролях БСО в Швеции. После моего ухода из оркестра Хенрик Лоддинг отказался принять БСО с его новым руководителем. Не желая терять прибыль, Госконцерт согласился (предварительно проконсультировавшись со мной) на мое участие в гастролях. Начался репетиционный период, который иначе как кошмарным сном не назовешь. Саботаж, саботаж и саботаж – дело доходило до краж оркестровых партий с пультов за несколько часов до начала радиопередач, только чудом удавалось «выползать» из этих ситуаций.

Совершенно очевидно, что кто–то потратил немало сил для организации этого саботажа, надеясь, что я от гастролей откажусь. Уже в Стокгольме мне был нанесен, как кому-то казалось, «сокрушительный удар». На следующее утро после первого концерта я прочел в местной газете сообщение о том, что я не собираюсь возвращаться в СССР и остаюсь в Швеции. С этой газетой в руках я отправился в Советское посольство, где встретился с Послом, почтенным старцем, многоопытным М.Д.Яковлевым, который был уже ознакомлен с заметкой и посоветовал мне никак на нее не реагировать. «Мы здесь каждый день слышим такой лай из подворотни», – сказал Посол, однако после минутного размышления попросил подождать минут 10–15 и вышел. Я терпеливо ждал... Вернувшись, Посол, как ни в чем ни бывало сказал – «А что? Я думаю, будет правильно с Вашей стороны написать протестующее письмо главному редактору газеты. Что это, действительно, за безобразие!»

Я так и сделал и моментально получил ответ: «Эти сведения к нам пришли из Москвы».

Комментарии, как говорится, излишни.

По возвращении в Москву я узнал, что С.Г. Лапина посетила группа иностранных корреспондентов, поинтересовавшихся причиной моего ухода из БСО. В ответ Председатель объявил им, что я подал заявление по «собственному желанию» и он не счел себя в праве на меня «давить». Надо, дескать, уважать артистов! Стоит ли говорить, что никакой другой формулировки кроме «по собственному желанию» в те времена не существовало. Совсем забыл – Председатель распорядился внести в мою трудовую книжку «благодарность за безупречную службу» Не правда ли, как трогательно...

Геннадий Рождественский. Стокгольм. 17.8.2012
 

7iskusstv.com