Читальный зал

Фото с сайта  rg.ru

Тернии звездного мальчика. Леониду Зорину – 95

Очень давно, в начале моих журналистских трудов, в 90–е, я пришла к Леониду Генриховичу Зорину брать интервью. Сейчас уже не вспомню, о чем мы говорили, – помню только, что я задавала наивные и не слишком умные вопросы. Но поразило его отношение ко мне, бестолковой девице с набором банальных вопросов – Леонид Генрихович внимал им так, словно интервьюировать его пришел лучший журналист всех времен и народов с мировым именем. Это была беседа на равных – так ее выстроил Зорин, который, как я поняла уже потом, так разговаривает со всеми. Он совершенно ошарашил меня тем, что несколько раз в конце ответа на мой очередной вопрос вдруг спрашивал: «А вы как думаете?» Не знаю – может, я была зажата, может, он просто таким образом хотел мне помочь «вытянуть» интервью. 

Но это неважно – для меня главное, что, пройдя к тому моменту через преисподнюю бесед с самовлюбленными политическими пешками, я раз и навсегда решила покончить с политической журналистикой – я больше не хотела и не могла видеть этих надутых от собственной важности временщиков. Так что в определенном смысле Леонид Генрихович решил мою судьбу – по крайней мере журналистскую.

А самому Зорину дверь в большой мир литературы приоткрыл сам Горький. Точнее, дверь уже была открыта – Горький лишь помог девятилетнему мальчику Лене ее придержать – тяжелая ведь. Мальчик Леня был натуральный вундеркинд – в девять лет у него уже была книга. Шутка ли. Его повезли познакомиться с Горьким, который, как рассказывал Зорин, прослезился, слушая мальчишкины стихи. А в 17 лет Зорин уже член Союза писателей.

Потом – Москва, немыслимо ранний взлет. В 23 года парень уже драматург Малого театра.

А потом понеслось. Ранние радости – ранние горести. Так радостно и свободно писалось, и после 53–го казалось, что теперь–то – все, конец диктатуре и цензуре, теперь–то можно. Зорин пишет пьесу «Гости» – о том, что трескучие декларации социальной справедливости лишь декларации, а власть давно прогнила. Отважный звездный мальчик. Пьесу ставит в Ермоловском театре его худрук Андрей Лобанов. Спектакль сыграли один раз, после чего власть спохватилась и со скандалом запретила пьесу. Лобанов тяжело заболел от такого удара, у него отобрали театр, и вскоре он умер. Зорин до сих пор горюет и считает себя виноватым в раннем уходе Лобанова, хотя и прошло больше шестидесяти лет.

Тем, кто не слишком знаком с биографией Леонида Генриховича, кажется, что у него очень благополучная творческая судьба. Ну, а что? Пьесы идут по всей стране, их автор давно стал классиком, при этом он никогда власть не облизывал, она его – тоже, так что в историю советской и российской литературы – с чистой совестью. И вроде диссидентом никогда не был, а стрелы в адрес властей, особенно по молодости, пускал за милую душу.

И большинство не знает, как на самом деле страдала эта милая душа. После скандала с постановкой «Гостей» Зорин стал героем газетных разносов. Газеты состязались в искусстве заголовка. Победил, скорее всего, «Клеветник из политической подворотни». Сейчас кажется смешным, а тогда Зорин на нервной почве тяжело заболел, чуть не умер и был вынужден пролежать бог знает сколько в больнице. Об этом мало кто знал тогда и мало кто знает сейчас. Зорин все переносил молча, не выкрикивал проклятий и не делал заявлений – ему казалось, что мужчина должен все держать в себе. Этому мужскому поведению есть единственное объяснение: интеллигентность. Интеллигент со стороны, как правило, всегда кажется благополучным – его слезы невидимы миру.

Следующий удар Зорин разделил с великим Товстоноговым. Пьесу «Римская комедия» ждала участь пьесы «Гости» – после первого спектакля постановку запретили. Ясное дело – мог ли понравиться власти такой, например, пассаж: «Не видишь ты, что ли, – Рим выжил из ума. Что ни день, все те же бодрящие новости: кого–то судили, кого–то казнили; что ни день – что-нибудь запрещается: сегодня говорить, завтра – думать, послезавтра – дышать. Мало того, к границам двинулись легионы, в любой миг мы можем оказаться „воюющей стороной“. С песнями и плясками мы идем в бездну!» Ну слушайте – это же прямой выпад. Причем актуальный в нашей стране всегда, а сейчас больше, чем когда-нибудь. Зорин говорил, что это был лучший спектакль Товстоногова из всех, что он видел, и что Товстоногов долгие годы не мог смириться с потерей спектакля. Он писал Зорину по этому поводу: «Восемнадцать лет прошло, а рана не зарастает».

«Царская охота», одна из самых успешных пьес Зорина, три года пробивалась к зрителю. Чиновники стояли мощным заслоном. Ну еще бы – одна только фраза из пьесы «Великой державе застой опаснее поражения» – уже способна была запихать всю пьесу на дальнюю полку с антисоветской литературой. А история с «Медной бабушкой» во МХАТе сейчас и вовсе кажется нелепой до изумления. Ролан Быков, репетировавший роль Пушкина, был снят с роли по указанию министра культуры СССР Екатерины Фурцевой и по требованию великих мхатовских стариков, усмотревших в игре Быкова чуждый им стиль. Бред? Конечно. Но бред, составлявший главную реальность нашей тогдашней жизни и стоивший Зорину немало седых волос.

А что до его удач и побед – то о них мы все знаем. И про фантастическую популярность «Покровских ворот», и про вечный успех «Варшавской мелодии», и про то, что чистый лист бумаги для него и по сей день как наркотик, с которым бессмысленно бороться.

Леонид Генрихович Зорин – настоящий мужчина. Идеальный и бескомпромиссный. Эталонный. Он немногословен, мудр, несуетлив и несуетен. У него необъяснимый талант быть в гуще и в стороне одновременно – он все видит, все понимает, но не судит, а, складывая свои впечатления в слова, дает возможность судить другим. Он родился и рос в жарком Баку, а взрослел уже в холодной Москве, соединив и сохранив в себе южную экспрессивность и северную отстраненность. Наверное, это и есть мудрость. А мудрость чем старше, тем весомее и ценнее. И для нее 95 – лишь расцвет.

Екатерина Барабаш

ru.rfi.fr