Читальный зал

Вне законов жанра. Почему сегодня трудно отличить анекдот от реальности

Мы попали в странную ситуацию, когда анекдот буквально ничем не отличается от очередного откровения депутата Госдумы, а телешоу на актуальные темы – от цирковой репризы, прихотливо перетекающей в устное заявление в прокуратуру

Уже не раз, не два и даже не три приходилось мне говорить о том, что наша эпоха характерна кроме всего прочего стремительным размыванием привычных жанров или самопроизвольной заменой одних другими. 

На территории искусства этот процесс не только вполне законен, но даже и продуктивен с точки зрения движения и обновления, жизненно необходимых искусству, его развитию, его движению во времени.

Но речь в данном случае идет не столько об искусстве, сколько о некоторых особенностях общественной или политической жизни. А когда в политическую жизнь начинают решительно вторгаться черты, приемы и методы жизни художественной, она, как правило, принимает формы гражданских войн, жестоких диктатур, фашизмов и коммунизмов, какими бы псевдонимами они ни прикрывались в различные исторические эпохи.

Для человека, мыслящего в категориях культуры, существует такое явление, как «память жанра». 

Знакомясь с каким-то текстом, с каким-то высказыванием (художественным или любым прочим) или становясь свидетелем (либо участником) разговора, события, конфликта, социальной или политической мизансцены, такой человек автоматически отмечает про себя: «Так! Это же типичный водевиль. А это уже комедия положений. А это – трагедия, причем трагедия прямо-таки шекспировского накала. А это – как бы интимная лирика. А это – явно эстрадный конферанс. А это антиутопия».

Мы же попали в такую странную эпоху, когда чем «дальше в лес», тем все чаще и все мучительнее приходится задумываться о том, что «все это» значит, встревоженно спрашивать друг у друга: «Ой, а что это такое было?» 

Где политическая аналитика, а где сказочка из «Спокойной ночи, малыши». Где едкий фельетон, а где неприкрытый донос в «компетентные органы». Где подлинная трагедия, а где черный анекдот. 

Мы попали в странную, невиданную прежде ситуацию, когда анекдот буквально ничем не отличается от очередного откровения депутата Государственной думы, а телевизионное ток-шоу на актуальные темы – от цирковой репризы, прихотливо перетекающей в устное заявление в прокуратуру. Когда человек всякий раз должен недоуменно, хотя и вполне риторически, спрашивать уже непонятно у кого: «Они это что, серьезно, что ли?» 

Несколько лет тому назад, видимо, вдохновленный некоторыми эксцентричными особенностями нынешней официальной пропагандистской риторики, я сочинил такой небольшой текстик – пародию не пародию, стилизацию не стилизацию. Одним словом, что-то такое:

«Да, наш официальный представитель действительно во время заключительного банкета опрокинул соусницу на брюки одного из партнеров по переговорам. Да, после этого он действительно загадочно усмехнулся вместо того, чтобы униженно извиняться. 

Только либо очень недалекий человек, либо сознательный враг нашей неуклонно укрепляющейся государственности способен сказать в связи с этим что-нибудь о якобы “дурном воспитании” нашего уважаемого коллеги. 

И в нашей стране, и за рубежом хорошо понимают, что это был тонкий, но отчетливый сигнал, означающий только одно: время, когда о нашу страну можно было безнаказанно вытирать ноги, безвозвратно прошло».

Ну, и разместил это забавы ради в интернете, в одной из социальных сетей. 
Первый же комментарий был таким: «Вы извините, я уже утратил способность различать, где пародийная стилизация, а где цитата. Приведенный вами текст – это первое или второе?» 

«Вот в том-то и дело, – ответил я, – что это я, допустим, сочинил сам. Но ничуть не удивился бы, если бы это написали где-нибудь там, где такое обычно сочиняют».

Вопрос о том, пародия ли это, или это, как говорится, «на голубом глазу», решается исключительно посредством применения того или иного культурного кода. Того самого кода, каковым мы привыкли руководствоваться в восприятии и оценке вещей, явлений, поступков и высказываний. Тех, которые по стилю и по форме практически не отличимы друг от друга.

Вопрос о том, серьезно ли что-то сказано или в шутку, уже вовсе не актуален. О чем вы вообще… 

Мы живы, пока смешное нас смешит, а вранье для нас – именно вранье, а не специфическая разновидность правды

Когда-то я написал: «Содержание и оправдание каждого жеста прямо пропорциональны той степени, в какой осознаны вся мера ответственности за него и весь диапазон его последствий».

Но это, во-первых, относилось к жесту в первую очередь художественному, хотя и не только. Во-вторых, это было сказано в отношении меня самого и всех тех, кому я привык доверять.

Для всех тех, о ком я здесь говорю, содержанием и оправданием каждого жеста или высказывания является его цель и более ничего, то есть то, что в лингвистической науке называется «прагматикой». 

Не что сказано, а для чего – для денег, для того, чтобы угодить начальству, чтобы кого-то унизить, а кого-то возвысить, чтобы кого-то обвинить, а кого-то оправдать, но чаще – все-таки обвинить, а еще лучше оклеветать.

А серьезно, не серьезно – какая разница? Серьезными или не серьезными могут быть только последствия.

И все же давайте условимся в очередной раз: мы живы, пока смешное нас смешит, а вранье для нас – именно вранье, а не специфическая разновидность правды, не придуманная интеллектуальным жульем «постправда». 

Мы все чаще говорим: «Это уже даже не смешно». Ну, в общем-то да, смешного маловато.  

Но нет, нет, все равно смешно. Просто в наши дни смех над смешным звучит все безрадостнее, а дается нам все труднее, все мучительнее. Ну, так что ж – значит, необходимы усилия. А без этого – никак.

Лев Рубинштейн

snob.ru